она же трепещет, будто это я брала с нее подпись кровью, а она теперь пытается отступиться от клятвы.

– Оставь меня. Дай поспать, – прошу ее я.

– Может быть, есть иной способ.

– Фея, ты же сама выбрала этот путь. А теперь что, взад пятки?

– Не смей мне такого говорить. Я…

«Богорожденная». Божество по образу, но ребенок по сути. Эти слова ее бы явно царапнули. Я чувствую, на что она способна: сгустить вокруг воздух до пара, а из него сделать водяной шар и облечь им мою голову, чтобы вода затекала в нос и рот, а я в ней захлебывалась. Судя по ее лицу, такой расклад не исключен. В прошлом она трижды наведывалась ко мне в Ибику, в первый раз изрядно напугав детей. Хотя ужасалась и нервничала в основном она, трепеща от мысли, что находится в доме со львами. Но то, что действительно вызывало в ней страх, случилось задолго до того, как она дождевой моросью возникла у меня на пороге. Дважды я ее прогоняла, пока она не сказала мне слов, коих я не ожидала услышать. Слов, что оторвали меня от моего мужа и детей без всяких пояснений.

– Цель поставлена, Попеле, и ты теперь ничего не можешь сделать, чтобы остановить предначертание.

– Я и не пытаюсь.

– Да неужто? Сначала ты вся в порыве, а теперь проскальзываешь ко мне в окно, неуверенная, как девственница накануне брачной ночи. Хочешь услышать от меня то, что столько раз повторяла мне ты? Какое правое это дело – настолько правое, что выправит собой сотню ошибок, если не тысячу? Что ни у одного мужчины не достанет на это сил и только женщине такое по плечу? Шла бы ты, мне нужно поспать.

– Я пришла тебе кое-что сказать.

– Сказать скажи, но перестань приходить.

– Он будет на корабле.

– Он? Откуда ты вообще знаешь, что это за корабль? Мы ведь только недавно рассуждали о никчемности всяких доброхотов. Или ты забыла, Попеле?

– Он не доброхот. Он гриот.

– Я похожа на мужика, которого нужно гладить по мудям? На что он мне сдался, этот гриот?

– Он южный гриот. Который умеет записывать слова на бумаге.

Южный гриот, как и все другие гриоты, является сыном гриота, чей сын тоже будет гриотом. Они прячутся от глаз и шпионов Северного Короля. Языком своих историй они не мелют, а переносят их на пергамент и бумагу. Купить себе историю нынче может любой дурак с деньгами, но никакие деньги не могут купить южного гриота, вот почему они нынче прячутся от глаз и шпионов Северного Короля.

– Ну конечно. Если знать тебя, фея, в этом есть определенный смысл. Всю дорогу до Лиша я твердила себе: «Соголон, знаешь, чего тебе не хватает? Только блеющего песенки козла, что щиплет у тебя за спиной струнки, пока ты режешь, убиваешь и поджигаешь. Но я-то вижу тебя насквозь. Песенки – это не про тебя; тебе подавай летопись, которая не сгинет вместе с людской памятью. Потому что ты жаждешь оправдания и восхваления всех своих деяний. Похвальбы. Славы. От богов в тебе больше, чем ты думаешь.

Даже в темноте ночи можно разглядеть, как ее черное лицо подергивается.

– Ты даже не подсказала, что мне всюду придется полагаться только на себя, хотя я ни к каким странствиям и скитаниям заранее не готовилась. Я не думала, что мы увидимся только через две луны. Зато знаешь, кого я видела? Три раза, если мне не изменяет память.

– Не знаю, что и сказать.

– А видела я сангоминов. Да-да. После того как ты указала мне идти на юг, без проводника и без дороги, я просто пошла по третьей звезде. Первый учуял меня, когда я переправлялась через реку-двойняшку. Второй пытался меня изжарить в моей собственной шкуре. Теперь он охлаждается на дне Белого озера. Третий набросился как раз в тот момент, когда я выходила из Калиндара. Мне кажется, его безголовое тело всё еще может где-нибудь носиться как угорелое. Так что из засад на меня нападали аж трое сангоминов, и всё это за две луны.

– К чему ты клонишь?

– Что эта тайная миссия не столь уж и тайная.

Возможно, это обман зрения, ведь фигура Попеле просто сгусток черного на черном. Но впечатление такое, будто она пятится в тень.

– Не знала, что в тебе такая тяга убивать, – говорит она.

От поворота разговора Попеле пытается ускользнуть рыбкой, и я ей пока это позволяю.

– Скажи это той, кто послал меня на убийство.

– Ты не убиваешь.

– Ох уж это прятанье за словами. Ну да, я всего лишь уничтожаю чью-то жизнь.

– Ты не уничтожаешь…

– Чего ты хочешь, Попеле?

– Я… я пришла посмотреть: может, ты в чем-то нуждаешься.

– В сне, фея. Мне нужно поспать.

Прежде чем я добираюсь до того сангомина в Калиндаре, она успевает выпустить голубя. С каким посланием улетела та птица, я не знаю, и даже медленное вождение ножом по горлу не развязывает ей язык. Вид мертвого тела наверняка заставил Попеле содрогнуться, но она всё равно, идя по моим следам, на него посмотрела. Ох уж это создание, просящее чужой смерти, но не имеющее духа убивать. А уж как она рассуждает о своем якобы убеждении – которого она, я знаю, не придерживается! Что если, дескать, убить существо в подобающую для него пору, то это даже не убийство, а значит, и в прегрешения не засчитывается. Лукавая наивность, не лишенная, однако, мудрости. Я говорю Попеле сделать всё, что нужно, для смытия с рук крови, которая ее так будоражит, даже если та кровь пущена в виде отмщения. Ну да ладно, теперь о голубице, что привела меня к выученице Сангомы. После того как мне не удаются попытки двинуться на запах злых чар, по направлению стрелы или по ложным предсказаниям жреца фетишей, я начинаю наблюдать за птицами. Ведь почти каждый голубь в небе кому-то служит, нередко и сангоминам.

Я даю ветру – не ветру – подталкивать меня гигантскими скачками, а иногда не брезгую и крадеными лошадьми. Наряду с этим я даю ветру поспевать за теми птицами, что и выводит меня к Калиндару. У сангоминов нет иерархии знаний, то есть даже самые приземленные из них знают то же, что и большинство. Но у них существует иерархия мудрости. Одно дело давать молодым азы, а другое – учить, как это знание ограждать. К тому времени как она мне говорит, где именно его искать – нам уже известно, что он