Шарлотта и Энн, неотступно находившиеся подле сестры, взирали на нее с безмолвной мучительной тоскою, не осмеливаясь отстранить ее от работы — любое вмешательство рассердило бы Эмили, что, несомненно, создало бы прямую угрозу для ее жизни. В отчаянии, одолеваемая самыми мрачными предчувствиями, Шарлотта, вооружившись чернилами и листом бумаги, тут же, в присутствии угасавшей с каждым мгновением Эмили, принялась изливать верной Эллен Нассей свою неизбывную печаль:

« Мне следовало написать Вам раньше, если бы у меня нашлось хоть единое слово надежды, но его у меня не было. Она слабеет с каждым днем. Мнение врача было высказано в весьма туманных выражениях. Он прислал лекарство, которое она не стала принимать. Никогда в жизни я не знала таких мрачных моментов, как эти. Молюсь Богу, чтоб он поддержал нас всех. До сих пор он это делал».

Днем Эмили стало хуже. Ее душил сильнейший приступ кашля; изо рта безудержными потоками хлестала кровь. Задыхаясь, она почти беззвучно прошептала склонившейся над нею Шарлотте:

— Если ты пошлешь за доктором, то теперь я его приму.

В этих словах не было скрытого слабоволия. Эмили Бронте по-прежнему отчаянно жаждала смерти. Но, видя непостижимый страх в глазах сестер, вконец истерзанная умирающая Эмили еще нашла в себе силы пожалеть их.

В два часа по полудни Неукротимый Дух Эмили Джейн Бронте обрел наконец вожделенную Свободу в полном соответствии с непререкаемым жизненным кредо самой Эмили: «Прикосновение Смерти для героя — то же, что освобождение от цепей для раба».

Несколько дней спустя было предано земле и изможденное тело Эмили. К похоронной процессии, возглавляемой достопочтенным Патриком Бронте и его двумя оставшимися дочерьми, присоединился Кипер — верный и преданный бульдог Эмили. Понуро склонив морду, он мирно шагал рядом с присутствующими, а затем мужественно простоял несколько часов в церкви, где проходила заупокойная служба.

После похорон пес вернулся в гавортский пасторат вместе со всеми его оставшимися обитателями, улегся возле навсегда запертой теперь двери, ведущей в комнату Эмили, и несколько дней воздавал почести своей любимой хозяйке жалобным воем.

Теперь, когда самое страшное было позади, Шарлотта нашла в себе мужество вновь написать Эллен Нассей:

«23 декабря 1848 г.

Эмили больше не страдает от боли и слабости. И никогда больше не будет страдать. Она умерла после тяжелой и короткой агонии во вторник — в тот самый день, когда я Вам писала. Я думала, что, может быть, она еще побудет с нами несколько недель, но спустя Два часа она была в руках вечности. На земле нет больше Эмили — ее время кончилось. Вчера мы опустили ее худое тельце под церковную плиту. Сейчас мы спокойны. Да и могло ли быть по-другому? Мука видеть ее страдания закончилась, нет больше смертельных болей, день похорон прошел. Мы чувствуем, что она покоится в мире.

Не надо больше бояться, что начнется сильный мороз и пронизывающий ветер — ведь Эмили их уже не почувствует, она умерла, хотя могла еще жить. Но на то Божья воля, чтобы ее не стало во цвете лет. Там, где она сейчас, лучше, чем здесь ».

Шарлотта небрежно выпустила из рук перо и дала волю слезам. Просидев около получаса в неподвижном оцепенении, пасторская дочь извлекла из ящика тумбочки свою тетрадь со стихами, раскрыла ее на чистом листе и, вновь вооружившись пером, на едином дыхании воплотила в только что родившемся в ее голове стихотворении отчаянный крик души:

На смерть Эмили Джейн Бронте

Ты никогда не будешь знать,

Что довелось нам испытать,

Оставшись без тебя,

Лишь это утешает нас

В отчаянный, в безумный час,

Когда молчим, скорбя.

Ты не узнаешь этой муки.

Реальность страшная разлуки

Не потрясет твой ум;

Не будет сердце звать на помощь —

Тебя не испугает в полночь

Его тоскливый шум.

Ты не узнаешь, что такое

Слепое бдение ночное,

Когда глаза пусты.

«Горе, горе, скорбь и горе.

Как переплыву я море

Грозящей пустоты?»

Не знай! Ты вышла из сраженья.

Спи — и не ведай пробужденья.

Жизнь — это грустный дом.

Лихое время в вечность канет,

И радость тихая настанет —

Когда к тебе придем.[82]

Наступил новый 1849 год. Суровая зима сменилась приветливой теплой весною. Снег на вересковых пустошах сошел, и гавортские округи вскоре покрылись бархатно-лиловым ковром пышно цветущего вереска. По узким тропинкам, весело журча, струились ручейки; с неба, разливая повсюду мягкие золотые лучи, ласково глядело солнце.

Обитателям гавортского пастората, однако, эта весна не доставила обычной для этого времени года отрады. Груз несчастий, неожиданно свалившийся на них в последние месяцы, навеки оставил свой мрачный след в сознании достопочтенного Патрика Бронте и двух его дочерей.

После смерти Эмили состояние Энн, уже давно внушавшее серьезные опасения всем домочадцам, резко ухудшилось. Кашель ее с каждым днем становился все глубже и продолжительнее. Лицо сильно осунулось и посерело. Лишь прелестные лучистые глаза, с неповторимо-красивым разрезом, как у всех дочерей преподобного Патрика Бронте, по-прежнему отражали естественную живость и ясный ум.

Дни напролет чуткая Шарлотта проводила подле сестры, ревностно помогая ей во всем и предугадывая каждое ее желание.

Энн старалась переносить свою болезнь со столь же мужественной безропотностью, какую ранее ей доводилось наблюдать у Эмили. Каждое утро Энн Бронте рано поднималась с постели и после утренней молитвы и легкого завтрака неизменно направлялась к письменному столу. Здесь, не щадя своих тающих с каждым мгновением сил, проводила она дни напролет, внося коррективы в увесистую рукопись своего последнего, уже изданного, романа о злоключениях прелестной таинственной незнакомки, странным образом поселившейся в родовом поместье с помпезным названием «Уайлдфелл-Холл».

Но в настроении Энн, в самом отношении ее к своему недугу было нечто, говорившее о кардинальном различии в мировосприятии ее и Эмили: если Эмили всем своим существом жаждала смерти, то у Энн во всю свою мощь прорывалась не менее отчаянная, непреодолимая тяга к жизни. Хотя справедливости ради надо заметить, что в своем безропотнейшем смирении Энн была готова с достоинством встретить свою кончину. Неопровержимое свидетельство тому — стихотворение, созданное младшей пасторской дочерью в один из тяжких дней ее болезни:

Последние строки

Все ближе мрака черный край.

Готова я страдать.