Совершенно онемев от холода, Шарлотта с огромным трудом отыскала среди торфяников любимый холм Эмили, у подножия которого расстилались пышные заросли вереска. Но и здесь дочь пастора ожидало разочарование: вересковые кусты покрылись толстым слоем льда и стали совершенно недосягаемыми для взора и руки человека. Однако Шарлотта Бронте не сдавалась. Она быстро пригнулась к непроницаемой ледяной корке и принялась растапливать ее своим горячим дыханием, одновременно с отчаянием дикой тигрицы вскребаясь в лед ногтями. Вскоре возле холма взгромоздилась горка мелких прозрачных кристалликов, пропитанных обильными струями крови, сочившейся из обмороженных и истерзанных пальцев пасторской дочери. После долгих бесплодных попыток Шарлотте все же каким-то чудом удалось зацепить совершенно промерзшую и отсыревшую веточку вереска. Дочь пастора бережно обхватила свою добычу — чахлый маленький прутик, мягко оторвала его и извлекла на поверхность. Шарлотта стряхнула с веточки мелкие льдинки и, внимательно оглядев результат своих трудов, осталась весьма довольной: вереск словно ожил в ее руках; на нем даже уцелели крохотные игольчатые листья и прелестные лиловые цветочки.

— Какое чудо! — изумилась Энн, когда Шарлотта вернулась домой со своим бесценным трофеем. — Ты все-таки его нашла!

— Я дала себе зарок, — серьезно ответила Шарлотта, — не возвращаться домой без вереска. Ради того, чтобы вернуть к жизни Эмили, я готова на все!

— Дай-то Бог, чтобы твои усилия не были потрачены впустую, — проговорила Энн с печальною улыбкой, — и наше средство действительно помогло бы милой Эмили.

— Да услышит нас Господь! — с жаром заключила Шарлотта. — Главное, чтобы Эмили осталась жить!

…Эмили Джейн Бронте тихо сидела в гостиной пастората. Она находилась в полусознательном состоянии и лишь поэтому, вопреки своему обыкновению, не занималась сейчас домашними делами. Тяжелая болезнь вконец истерзала несчастную Эмили, но тем не менее в своих страданиях она по-прежнему оставалась прекрасной. Ее бесподобные темные волосы блестящими локонами рассыпались по ее плечам. Слегка раскосые газельи глаза, в прежние времена блестевшие озорным задором, теперь подернулись восхитительной томной поволокой; они были неподвижно устремлены вдаль, словно бы выглядывая за пределы этого бренного мира. Лицо Эмили за время болезни сильно осунулось; на нем отражалась нездоровая бледность. Но даже и в самой этой бледности была своя неповторимая неземная красота: словно бы из самых недр сознания Эмили шел мягкий потусторонний свет, прорывавшийся наружу в эфемерной белизне ангельски-прекрасного чела.

В такой величественной отрешенности от всего земного и застали Эмили вошедшие в гостиную сестры.

— Ну, как ты, дорогая? — участливо спросила Шарлотта, обняв Эмили за плечи.

— Очень хорошо, — ответила та отстраненным тоном.

— Посмотри, что мы тебе принесли, — сказала Шарлотта и поднесла к глазам сестры благодатную веточку вереска.

В потухшем взоре Эмили на мгновение вспыхнул ясный живой отблеск, всколыхнувший у ее сестер вихрь радужных надежд. Но это мимолетное выражение, словно давно ушедшее в глубинные закутки сознания и случайно вызванное к жизни воспоминание, в ту же секунду сменилось до боли знакомым Шарлотте и Энн леденящим душу безразличием. Эмили без всякого интереса глядела на вереск, явно не узнавая своего любимого вечнозеленого кустарника.

Шарлотту захлестнула могучая волна отчаянной безысходности. Ее страдальческий взор застлала пелена горьких слез. Те же чувства, по-видимому, испытала и Энн. Она быстро подошла к Шарлотте, взяла ее под руку и, поспешно отведя сестру в сторону, обреченно шепнула:

— Это конец! Мы теряем ее!

— Боюсь, что так, — печально ответила Шарлотта. — Остается лишь уповать на милость Господню.

Эмили внезапно встрепенулась. К ней вернулась ясность сознания. Слабым голосом она подозвала сестер и задумчиво проговорила:

— Не стоит тревожиться обо мне. Я теперь счастлива, как никогда: ведь скоро, очень скоро мой беспокойный дух обретет свободу. — Эмили блаженно прикрыла глаза и в страстной истоме продолжала: — Свободу подлинную, безграничную!

Ошеломленные Шарлотта и Энн переглянулись; взоры обеих выражали неотступный всеобъемлющий ужас.

— Если вы действительно любите меня, вы должны быть счастливы, как счастлива я! — твердым, не допускающим возражения тоном заметила Эмили, — Однако, — продолжала она с внезапно нахлынувшей тревогой, — есть нечто, что меня беспокоит даже теперь, когда вожделенная Свобода столь близка. Я знаю, я чувствую: в этом мире есть один человек… женщина… Она — мое земное воплощение, моя Душа, моя Вечность. Эта женщина теперь страдает; страдает отчаянно, всем своим существом. Боюсь, что счастливое избавление ожидает ее не скоро. Ей суждено пройти все круги Ада на земле, прежде чем это наконец произойдет.

— О чем ты говоришь, дорогая? — обеспокоенно спросила Шарлотта.

— Я ее не знаю, — ответила Эмили, — но Предвечные Силы подсказывают мне, что когда-то давно, быть может, в детстве, жизнь сводила нас с нею. Как бы то ни было, она всегда оставалась моей незримой спутницей. Именно ее облик, ее Неукротимый Дух послужил мне главным импульсом к созданию героини «Грозового Перевала».

Шарлотта и Энн стояли в глубокой растерянности. То, о чем говорила сейчас Эмили, казалось поистине невероятным. Обеих сестер одновременно осенила страшная догадка — всего лишь смутное предчувствие, казавшееся, однако, слишком правдоподобным — что женщина, чья судьба столь отчаянно тревожит Эмили, — не кто иная, как сама леди Хитернлин. Но как Эмили может знать о том, что Кэтрин Хитернлин страдает? Они ведь виделись давным-давно, в Коуэн-Бридже, будучи еще детьми. Едва ли Эмили может вспомнить тот период — тогда ей было всего-навсего шесть лет.

Что же касается последней достопамятной встречи Шарлотты и Энн с леди Хитернлин в роскошном величии Лондона, то об этом грандиозном событии в жизни сестер Эмили не имела ни малейшего представления. Ни Шарлотта, ни Энн ни разу не упомянули об этом в присутствии своих родных; Эмили в этом смысле не стала исключением. Теперь же обеих пасторских дочерей — старшую и младшую — мучил вопрос: какая же таинственная нить связывает Эмили Джейн Бронте и леди Кэтрин Хитернлин?

— Я прошу вас лишь об одном, — проговорила Эмили, обращаясь к сестрам. — Молитесь об этой женщине, кем бы она ни была. Если вы будете молиться горячо, от всего сердца, Господь услышит вас и дарует ей спасение. Тогда и мой свободный дух обретет наконец свою блуждающую по свету и страждущую частицу.

…Под вечер утихший было снегопад возобновился с небывалой яростной силой. На улице разразилась зловещая дикая вьюга. Заунывные порывы пронзительно-ледяного ветра, бушевавшего по всей округе, бешено хлестали по окнам гавортского пастората, беспощадно занося их нескончаемым снежным потоком. Метель продолжалась всю ночь и все утро следующего дня.

В то злополучное утро, 19 декабря 1848 года, Эмили поднялась довольно рано и, с трудом одевшись, как обычно, взялась за шитье. Она была мертвенно бледна и периодически сражалась с терзавшими ее приступами сильнейшего кашля, но в остальном ничем не выдавала своего страшного недуга.