Он уходил и возвращался – свободным.

Чужим настолько, что его боялись собственные охотники.

Ридерху стало страшно. Его старуха-жена, точно почувствовав что-то, оступилась, обожглась и надрывно закашлялась от едкого дыма, клубящегося в хижине.

Так бывало и раньше. Так было всю его жизнь – на Ридерха накатывало что-то, а потом случалась беда, большая или нет, с его родными или с соседями. Ридерх очень хотел бы от этого избавиться, но не мог. Не знал, как. А пойти… к кому? к колдуну, живущему неподалеку? – так страшно признаться, что вот когда Мэгг родила мертвую девочку и сама умерла, это было, и потом, когда вдруг налетел град… ну, в том году, когда Джил утопилась… да, и перед тем, как она пропала – тоже… еще никто не знал, что это она с обрыва бросилась, а он чувствовал, как это черное его взяло за горло и словно велело… нет, нельзя такое ближе чем в десяти днях ходьбы от деревни рассказывать. Потому как если колдун не поможет, то ведь сельчане-то могут мало что его самого камнями забить – а что со старухой его будет, а с дочкой, а с внуками? Нет уж, хвала Дубу, никто не знает, как это черное накатывает на Ридерха, никто не считает его виновным в том ожоге, и еще в том, как крышу сорвало, и как сынишка Петта с моря не вернулся, и…

– Пойду сети проверю, – сказал Ридерх.

Ему было безумно страшно оставаться дома. «Если уж это случится, – безотчетно решил старик, – то пусть не под крышей».

– Куда тебя несет, дурень неугомонный?! – снова закашлялась жена. Рыбак ласково посмотрел на нее, вспоминая, какой высокой рыжекудрой красавицей она была двадцать лет назад, закусил губу, чтобы скрыть слезы, невольно навернувшиеся на глаза. «Вот и попрощались, старуха. Всё-таки мы прожили хорошую жизнь…»

Ридерх хлопнул дверью и, держась за больную спину, заковылял подальше от дома, чтобы это случилось с ним одним. «Авось зять бабку не оставит…»

Ридерх медленно спускался к морю, когда на него налетела вьюга.

Осенью вьюг не бывает.

Старик-рыбак не испугался, он просто успел подумать: «Вот оно».

Ледяные зубы мороза впились в его тело, порыв ветра сбил с ног…

Мне показалось, что Седой ослеп. Что у него бельма вместо глаз.

Он двигался как слепой – до последнего камушка знающий свою пещеру, но не видящий ничего.

И никого.

Мне безумно захотелось спрятаться от него, схорониться за валуном, за выступом скалы, убежать в лес… только бесполезно прятаться от слепого. Зрячий не найдет, а от того, кто видит не глазами, не скроют ни камень, ни скала, ни деревья.

– Пойдемте, – сказал он нам и улыбнулся. Мороз по коже от такой улыбки. Словно на мертвом лице растянулись губы. – Я давно гоняюсь за этим кракеном, наконец-то выследил.

Он обернулся волком, и мы помчались.

Во мраке ан-дубно Седой ослепительно сиял. Как звезда. Только сейчас я понял, почему его называют Серебряным Волком.

Не знаю, каково было тем, кто бежал в первых рядах. Я держался позади, а был бы рад вообще оказаться где угодно, лишь бы не рядом с Вожаком. Убьет и не заметит, право слово…

На кракена мы вышли легко. Мерзкий, черный, он шевелил своими щупальцами, словно пытался дотянуться до чего-то… или до кого-то. Не успел. Охотники окружили тварь, а потом Седой прыгнул сам, будто белая молния…

Я сжимал бесполезный сейчас лук. Я уже твердо выучил – если тварь принимает облик кракена, то у нее есть воплощение в мире людей. Она цепляется за живое существо и через него добирается до людей, как было с той собакой.

И я, живой человек, могу увидеть эту тварь в двух мирах сразу.

Могу. Но отчаянно боюсь узнать, кем в мире людей был кракен, только что задранный Серебряным Волком.

…сельчане позвали колдуна, не зная, можно ли хоронить Ридерха. Буран среди осени – не шутка.

Тело старика лежало на морском берегу в невозможно вывернутой позе. Снег на мертвеце не таял.

Колдун склонился над ним, дотронулся до снега… и отшатнулся в ужасе – словно взглянув в незрячие глаза человека? волка?!

– Седой его загрыз… – пробормотал кудесник. – Сам Седой, вот оно как.

Колдун, даром что деревенский, был мастером своего дела. Он знал, что тот, кого убила Стая, не будет тревожить селян после смерти. А еще чародею было отчаянно стыдно, что он сам не распознал в безобидном рыбаке причину тех бед, с которыми тщетно пытался бороться уж почти полвека.

– Волки это были, говорю вам, снежные волки! Метель-то видели? вот они самые и есть эта метель.

– Да за что ж они дедушку Ридерха? Он добрый был… и спина у него еще болела…

– Да перестань ты хныкать, дуреха! Рассказать вам, что ли, про этих волков, а, заморыши?

– Расскажи!

– Ну, рассказывай!

– Говорят, когда умирает самый жестокий воин, или разбойник, или какой-другой злодей, то к нему приходит Седой и забирает его…

– А кто такой Седой?

– Цыц, не перебивай!

– Не, погоди, правда: кто это – Седой?

– Оборотень это, заморыши. Самый-пресамый злой на свете. Убить ну вот любого из вас – для него всё равно что глазом моргнуть!

– Ой…

– Страшно…

– И это он – дедушку?!

– А то! Мой отец сам слышал, как колдун сказал «Седой его загрыз».

– Так за что-о-о же…

– Уберите отсюда эту сопливую, дайте настоящую историю послушать!

– А вот я, когда вырасту, пойду в замок к королю, стану воином, выслежу Седого и убью его!

– Тю… хвалился теленок, что волка забодает!

– И ничего вы не понимаете! Чтобы убить оборотня, нужно что? А меч стальной нужен! Стали все оборотни боятся, это я взаправду знаю!

– Этот пояс… нет, примерь вот этот… – говорил Сархад, роясь в старом узорочье.

– Но, – попыталась возразить Эссилт, – мне достаточно тех украшений, которые у меня есть.

– Тебе – может быть, – резко ответил мастер, – но не мне. Смотреть на тебя соберется весь Аннуин, и я не хочу стыдиться наряда моей королевы.

– Но, Сархад…

– Никаких «но». Если ты не понимаешь, я объясню. В Самайн открываются все границы. А тут такое зрелище: Сархад освобожденный, да не кем-нибудь, а человеческой королевой. Поглазеть на нас соберется весь Аннуин. Весь, понимаешь?! Придут даже те, кого обычно в Муррее нет и быть не может! Вот поэтому ты должна быть одета так, чтобы об этом потом веками с восторгом говорили! Так, заколки для кос… попробуй эти.