детей в школе в значительной степени определялось экономическими потребностями и зависело от сельскохозяйственных сезонных работ, многие из них, должно быть, научились читать, но не научились писать. Более того, написание личных имен не поощрялось в тюдоровских школах, потому что неправильные формы имен собственных не соответствовали строгим правилам орфографии, которые старались привить учителя. Другая мертвая зона методики «подсчета подписей» состоит в том, что существует бесчисленное количество уровней умения читать, а материал для чтения был. Действительно, большинство людей не смогло бы освоить ни «Диалог о ересях» Мора, ни «Аркадию» Сидни. Однако вполне вероятно, что разобрать написанные на стене приходской церкви Десять заповедей или уловить смысл напечатанной баллады и плаката было по силам половине населения, как полагал Мор. Развитие грамотности было заметно в «проговаривании» слов и словосочетаний по буквам: каждое слово «писалось» как слышалось, без проверки на бумаге. Также существенно, что простые мужчины и женщины предпочитали «черные буквы» готического шрифта того периода латинским и французским шрифтам, которые нравились образованным читателям. И наконец, в 1570-е годы резко возросло количество книг для женщин, что было бы необъяснимо при 95 % неграмотных[1053].

О различиях в уровне грамотности можно судить по людям, способным подписаться своим именем. В XVI веке немногие женщины умели писать, за исключением дам благородного происхождения, способных писать более округло и ровно, чем мужчины. Грамотность была нормой в среде джентри во всей стране, кроме северо-востока, где 36 % не умели подписывать документы. И снова умение писать среди торговцев и ремесленников чаще встречалось на юго-востоке, чем в районе Дарема, но повсюду в начале правления Елизаветы большинство было не в состоянии поставить подпись. Тем не менее к 1600 году половина населения в масштабе всей страны научилась писать, причем от половины до двух третей елизаветинских йоменов тоже. Однако стабилизация в приобретении навыков в этих группах наступила в 1580-е годы, затем последовал спад в умении писать в отдаленных регионах. И наконец, земледельцы и наемные работники в основном оставались неграмотными[1054].

Оговорку нужно сделать для Лондона, где уровень грамотности был выше, чем в провинциях. На самом деле, при Елизавете в столице были заложены основы для подъема политического сознания в XVII веке. Уровень грамотности среди торговцев и ремесленников, слуг, подмастерьев и женщин в Сити и его окрестностях на 5–15 % превышал уровни в других местах. Близкое соседство с печатными станками побуждало людей учиться читать, а те, кто оставался неграмотным, слушали чтение вслух. К тому же баллады и политические издания доносили смысл до полуграмотных. В 1640–1642 годах Лондон переживал политическое лоббирование и многочисленные петиции, а в период междуцарствия политические дела постоянно обсуждались в молитвенных домах и приходских церквях, тавернах и кофейнях[1055].

Существовала ли прямая причинная связь между Реформацией, распространением печати и грамотностью – вопрос дискуссионный. Изобретение печатного станка само по себе побуждало все больше людей учиться читать. В этом отношении технология эпохи Возрождения стала катализатором Реформации. Тем не менее религиозные пропагандисты, использовавшие печатный станок, обеспечивали печатников постоянной работой, необходимой, чтобы развивать бизнес. В свою очередь, поколение авторов-печатников-издателей во Франции и Англии стимулировали Реформацию: например, Роберт Эстьен, Роберт Редмен, Уильям Маршалл и Джон Байдделл. Приказав духовенству преподавать детям Молитву Господню, Десять заповедей и Символ веры на английском языке, Кромвель сам стремился заложить основы грамотного общества:

Чтобы это делалось легче, названные викарии в своих проповедях будут медленно и четко читать вслух Pater Noster, одну статью Символа веры или заповедь сегодня, другую на следующий день, пока целое не запомнится мало-помалу. Кроме того, викарий будет показывать то же самое в написанном виде и говорить, где продаются книги, в которых это есть[1056].

Однако в XVI веке католики и протестанты одинаково зависели от печатного станка. Предписания Кромвеля просто обновили методы, которые Колет уже рекомендовал в своих проповедях[1057]. Таким образом, распространение грамотности не было непосредственным результатом Реформации, но оно стало возможным, поскольку новая технология и торжество родного языка совпали с движением, которое привело к повторному открытию старых книг и написанию новых для массового рынка.

Вопрос о возможностях получения образования более сложен. Количество материально обеспеченных средних классических школ к 1530 году достигло 124, их дополняли сотни начальных и приходских школ, где учили читать, писать и считать. До 1548 года школьные занятия зачастую проводили на паперти, в часовнях или в доме учителя. Такая традиция «маленьких» школ хорошо укоренилась: познавательный манускрипт XIV века показывает учителя за столом, трех учеников, сидящих на скамейке, и седовласую фигуру с письменными принадлежностями. Однако в правление Генриха VIII монастырские школы подлежали ликвидации, и обеспеченные светские школы оказались под угрозой резкого падения образовательной благотворительности. Да, «королевские школы» прикрепили к нескольким недавно открытым кафедральным соборам. Более того, поток частных пожертвований на нужды образования возобновился в 1540-е и 1550-е годы: тогда как 13 школ было основано в 1520-е и только восемь в 1530-е, то в 1540-е – 39, а в 1550-е годы – 47. Однако эти цифры могут создать превратное представление. Несколько школ в 1530-е годы было расформировано, например в Бери, Тьюксбери, Бриджуотере и Сайренсестере. Некоторое количество благотворительных фондов времен Эдуарда просто заново вложились в содержание школ, утраченных во время роспуска лорд-протектором Сомерсетом поминальных часовен и колледжей[1058].

При Елизавете открывалось меньше новых школ за десять лет, чем в 1550-е годы, однако убежденность в необходимости образования оставалась высокой до 1580-х годов. Около 42 школ получили благотворительные вклады в 1560-е и 40 – в 1570-е годы. Пожертвования на образование несколько снизились в реальном выражении, но последствия не ощущались сразу. Потребность в школьном обучении возросла также у семей, уступающих по социальному статусу привилегированной элите; официальные школы и в городах, и в деревнях предлагали обучение для классов «маленьких», которых учили либо воспитатель, либо старшие ученики. Процветали также «дамские» школы, небольшие начальные школы для маленьких детей, в которых преподавали пожилые дамы, хотя их результативность вызывала сомнение. «Дам», которым вручались заботы о бедных детях, в Норидже начала XVII века называли нянями. В 1579 году о Елизавете Снелл из Уотфорда в графстве Хартфордшир говорили, что «она учит учеников читать, а сама неграмотная». В этом чрезвычайном случае Снелл устроили проверку в суде архидьякона Сент-Олбанса. Судья «действительно публично провел испытание, умеет она читать или нет, положив перед ней требник с крупными четкими буквами, но она не смогла ничего прочесть»[1059].

Финансовая поддержка образования сокращалась с 1580 до 1610 года, поскольку инфляция вкупе с экономическими спадами 1586–1587 и 1594–1598 годов препятствовали благотворительности и снижали реальную стоимость уже пожертвованных вкладов. В 1580-е годы было основано всего 20 школ, а в 1590-е – 24, при этом количество лицензированных школьных учителей уменьшилось на 15–45 %. Возможно, возросший акцент на педагогику в начальных школах в последние годы