Законы о бедных. Усилилось преследование и в светских, и в церковных судах за браконьерство, воровство, сексуальные преступления, народные увеселения, содержание постоялых дворов и пивных, пьянство, осквернение воскресенья и богохульство. Эти судебные дела инициировались не сверху, Тайным советом, а снизу, присяжными и заявителями. Они отражали растущее расхождение между ценностями авторитетных членов сообщества с одной стороны и массой «работающих бедных», домашних слуг, мигрирующих работников и городских иммигрантов – с другой[1022].

Весной и летом 1586 года голодные бунты в ткацких районах Глостершира, Уилтшира и Сомерсета были вызваны резким, но краткосрочным снижением деловой активности, которое усугубила нехватка продовольствия, созданная спекулянтами, не продававшими зерно в ожидании грядущего неурожая. Неудавшееся восстание в Гемпшире в июне того же года тоже стало результатом недостатка еды и работы. В 1590-е годы Тайный совет опасался повторений «походных»[1023] восстаний 1549 года. В 1595 году голодные бунты периодически возникали в Лондоне, на юго-востоке и юго-западе страны. В двух бунтах в столице участвовало до 1800 подмастерьев, демобилизованных солдат и неквалифицированных рабочих. Несмотря на то что бунт подавили, несколько подмастерьев попытались захватить оружие, чтобы освободить своих арестованных товарищей, а потом «показать ирландский фокус» мэру – иными словами, отрубить ему голову (16 июня). В Кенте обсуждалась возможность устроить «лагерь», чтобы посчитаться с фермерами и спекулянтами зерном (февраль 1596 года). В Норфолке говорили, что стоит снова «устроить лагерь, как у Кетта, и там мужчины посражаются за зерно». В 1596–1597 годах происходили голодные бунты в Восточной Англии, на юго-западе и на границе Кента и Сассекса[1024].

На столь непредсказумом фоне так называемое «оксфордширское восстание» в ноябре 1596 года вызвало панику. Однако ирония в том, что это был вопрос личного восприятия событий. «Факт породил буйство фантазии», поскольку вероятность народного бунта постоянно присутствовала в сознании тайных советников и мировых судей. Предводители «восстания» действительно планировали напасть на близлежащий дом лорда-лейтенанта Норриса, захватить оружие и пушки, а потом спешно двигаться «на Лондон», чтобы поддержать подмастерьев Сити. Однако, несмотря на тщательную подготовку, в назначенном месте в назначенное время собралось всего четыре лидера мятежников: они прождали два часа, потом разошлись, но их быстро арестовали! Тайный совет по-прежнему писал Норрису, требуя новых арестов и допросов. Зачинщиков должны были доставить в Лондон под строгой охраной «с закованными руками и связанными ногами» и не давать возможности «разговаривать друг с другом по дороге». К тому же Норрису полагалось быть готовым противостоять угрозе новых бунтов во всех частях своего графства[1025].

«Бунтовщиков» и их соратников допрашивала многочисленная комиссия Тайного совета во главе с генеральным прокурором Коуком. Комиссия имела полномочия применять пытки, «чтобы лучше вытянуть правду»; она была настолько убеждена в собственной мрачной версии событий, что, стараясь «выявить» несуществующих покровителей бунта из джентри, двух человек, судя по всему, запытали до смерти[1026]. Затем Коук судил «бунтовщиков» и казнил как государственных изменников за насильственные действия против королевы – сомнительное истолкование закона, поскольку никакого насилия не было. Тем не менее допросы дали и положительный результат. Тайный совет счел себя «обязанным» в свете «восстания» успокоить недовольство огораживанием, выявленное оксфордширцами во время вербовочной кампании по деревням. Соответственно, выездные сессии суда присяжных, на которых осудили зачинщиков, услышали специальное «обвинение» относительно изъянов огораживания; членам парламента 1597–1598 годов разрешили заниматься вопросами помощи бедным на постоянной основе, а также принять статуты против огораживания; при этом от мировых судей регулярно требовали контролировать, чтобы бедные получали достаточную помощь[1027].

Документы комиссии Коука свидетельствуют, что оксфордширские «бунтовщики» – молодые неженатые мастеровые и слуги, которым было нечего терять. Только один из них был фермером, и женщины их не поддерживали. Как группа они не имели социального влияния, чтобы преобразовать свое недовольство в политическое выступление. Несмотря на опасения Тайного совета, ни один джентльмен или йомен не субсидировал это восстание, и «низшие слои общества», составлявшие главную опору восстаний 1549 года, блистали своим отсутствием. В известном смысле этот эпизод весьма показателен. Хотя елизаветинское правительство эффективно работало до 1595 года, затем стало сказываться давление войны, налогов и экономического спада. В 1596 году Тайный совет пал жертвой моральной паники, «их собственные опасения, по-видимому, подтвердили фантазии, которые вдували им в уши»[1028]. Однако правящий класс проявил небывалую прежде сплоченность перед лицом массы «работающих бедных», слуг и бродяг. Действительно, представления об упадке системы налогообложения, «коррупции» в центральном правительстве и сомнительном «сползании в катастрофу» уступают по значимости мысли о развивающемся ранне-новом государстве, в котором силы «признанной власти» росли за счет населения в целом. Да, связь между правителями и управляемыми теряла прочность, однако сплоченность имущих классов общества обеспечила, что к 1603 году разлагающее воздействие войны и фракционности при дворе было ослаблено.

15

Политика и культура

Во время аудиенции с антикваром из Кента Уильямом Лэмбардом, через шесть месяцев после восстания графа Эссекса, Елизавета I неожиданно заволновалась. Она обратила внимание на упоминание о Ричарде II в рукописи, которую Лэмбард подарил ей, сказав: «Я Ричард II, вы разве не знали?» Дело было в том, что Эссекс незадолго до своего выступления финансировал в лондонском Сити постановки пьес о Ричарде II, и воспоминания об этом еще вызывали раздражение. Исторические намеки не оставляли сомнений: последователи Эссекса видели в нем Болингброка, и если бы их восстание оказалось успешным, то они свергли бы Елизавету, как Болингброк низложил Ричарда[1029]. Однако это лишь наиболее яркая иллюстрация связи тюдоровской политики с литературой, которую переполняли политические заявления и наставления. Например, когда Томас Мор поместил действие своего «Диалога Утешения с Бедствием» (Dialogue of Comfort against Tribulation) в Венгрию накануне турецкого вторжения, он установил метафорическую аналогию. Читатель мог уподобить внешнего врага внутреннему: турок стал протестантом и неверным еретиком, а «Большой турок» на одном уровне воплощал «бедствие» вообще, а на другом – Генриха VIII. Даже религиозные труды Мора, например его «Трактат о Страстях Господних» (Treatise on the Passion), изобилует аналогиями, наиболее яркая из которых увязывает совет Каиафы и иудеев с дебатами в Тайном совете Генриха VIII и парламенте Реформации[1030].

В «Утопии» Мора вымышленный путешественник Рафаэль Гитлодей знает, что дать совет государю во времена Ренессанса можно было, написав книгу «наставлений». Это отражало убеждение гуманистов, что политическая дискуссия в той мере, в какой ее допускали, велась на страницах книг наставлений, книг по истории, в интермедиях, драмах и литературных «диалогах» (сочинениях, написанных частично в драматургической форме). К книгам с наставлениями и правилами этикета относилась и сама «Утопия» (Utopia), а также «Правитель» (The Book Named the Govenor) сэра Томаса Элиота и перевод сэра Томаса Хоуби книги Кастильоне «Придворный» (The Book of the Courtier). Диалогами, кроме «Утопии», были «Диалог о ересях» (Dialogue Concerning Heresies) Мора, «Паскиль»