и печали наши будут утолены, в ином же случае нам предоставят свободу приступить к созданию закона на следующем парламенте». Горячие головы настаивали, чтобы парламент запустил процедуру подготовки закона, не пытаясь больше обращаться к королеве, даже несмотря на то, что Сесил жестко обозначил, что любая попытка рассмотреть законопроект против королевской прерогативы будет заблокирована. Как и в начале дебатов по Петиции о праве (1628), когда члены парламента так же получили на руки королевское «обещание» при попытке приступить к подготовке столь же нежелательного закона, в результате разразился небольшой конституциональный кризис.

Однако наиболее мощный взрыв эмоций случился у Сесила, когда «множество людей… называвших себя членами Содружества»[1010], заполнили холл и лестницы парламента с тем, чтобы парламент «проявил сострадание к их бедам, к тому, что им наносят ущерб, что их лишают свободы и грабят монополисты». Он в ярости вскочил, требуя немедленных объяснений, поскольку выражать общественное мнение по тюдоровским политическим вопросам было lèse-majesteé (оскорбление монарха). Позже Сесил предупредил: «Все, что выставляется на публичное обсуждение, не может быть правильным. Зачем парламентские дела обычно обсуждаются на улицах! Сидя в карете, я своими ушами слышал громкие разговоры: “Помоги, Господи, тем, кто уничтожает эти монополии!”» По поводу парламентариев, рассказывающих о парламентских дебатах за пределами палаты, он добавил: «Думаю, эти люди были бы рады, если бы все суверенное стало общедоступным»[1011].

Тем не менее Елизавета уступила. Решив, что субсидии нужно пройти парламентские стадии как можно скорее, она через спикера передала послание, что некоторые монополии «следует немедленно аннулировать, некоторые приостановить и вводить только те, которые сначала пройдут рассмотрение в суде согласно закону для блага ее народа» (25 ноября). Кризис, таким образом, предотвратили за счет держателей патентов: три дня спустя прокламацией аннулировали 12 осужденных в парламенте монополий; подданным, пострадавшим от других держателей патентов, разрешили искать возмещения в судах общего права и отменили все письма о содействии из Тайного совета в поддержку держателей патентов[1012]. Однако обещала ли уступка королевы больше того, что было сделано, остается предметом дальнейшего изучения. В июне 1602 года Тайный совет поддержал иск Эдуарда Дарси о соблюдении его монополии на продажу игральных карт, приказав арестовать его оппонентов[1013]. Патенты и монополии оставались источником крупных конфликтов и при ранних Стюартах, достигнув высшей точки в массовых отзывах летом 1639 года, что ознаменовало крах личного правления Карла I[1014].

Последнее критическое замечание в адрес елизаветинского правительства состоит в том, что польза от Законов о бедных сводилась на нет ростом населения и экономическим кризисом 1590-х годов. Хотя эта тема поднимает ряд вопросов, мальтузианскую парадигму можно отвергнуть сразу. Елизаветинскому государству приносил пользу постоянный рост рождаемости, который совпал с увеличением продолжительности жизни. В частности, всплески смертности в 1586–1587 и 1594–1598 годах не охватывали всей страны в географическом смысле. Доказано, что смертность вследствие неурожая росла в основном в горных районах, где зерновые выращивались в рискованных условиях, или там, где зерно приходилось покупать, тогда как в этих же районах обычно не бывало чумы, благодаря их относительной изолированности. Напротив, голода не случалось в Лондоне, Юго-Восточной и Восточной Англии, где имелись запасы местного продовольствия и удобный доступ к зерну, импортируемому из Балтийского региона, хотя Лондон и крупные города, низменности со смешанным сельским хозяйством и другие районы с хорошо развитым сообщением были особенно уязвимы для эпидемий[1015].

Нововведением стал выпуск книг приказов для распределения всем мировым судьям, в которых определялось, какие меры надлежит принимать, чтобы минимизировать последствия эпидемий и голода. Например, чумные приказы, впервые напечатанные в 1587 году и переизданные в 1592 и 1593 годах, требовали объявить карантин в домах с зараженными людьми, назначить караульных, чтобы обеспечить изоляцию больных и их семей, и ввести специальные налоги для поддержки заразившихся. Также приказы касательно голодного времени, впервые опубликованные в 1586 году и переизданные в 1594 и 1595 годах, оформили методы официального досмотра зерна и обязательной продажи излишков нуждающимся домохозяевам на местных рынках, – первым все это ввел Уолси в 1527 году, а в 1550 и 1556 годах его опыт повторили. Правда, эти приказы основывались исключительно на королевской прерогативе, поэтому некоторые мировые судьи подвергали сомнению их законность. Однако поскольку они применялись только в исключительных обстоятельствах, явного сопротивления не возникало. В отличие от книг приказов, опубликованных режимом Карла I, они не пытались вводить новые нормы интервенционизма центрального правительства[1016].

Тем не менее елизаветинские книги приказов были экспериментом, и их нельзя рассматривать как основу последовательной социальной политики. В любом случае размах кризиса 1594–1598 годов означал, что Тайный совет не мог прибавить ничего существенного к увеличению импорта зерна, запрещению экспорта и контролю над перераспределением запасов продовольствия из районов с относительными излишками туда, где еды остро не хватало. В 1596–1597 годах смертность подскочила на 21 % и еще на 5 % в 1597–1598 годах. Да, от этого кризиса пострадало меньше приходов, чем во время эпидемии гриппа 1555–1559 годов, но последующие экономические кризисы в 1625–1626 и 1638–1639 годах принесли больше смертей. Однако средние цены на сельскохозяйственную продукцию в реальном выражении поднялись выше в 1594–1598 годах, чем в любой другой период до 1615 года, а реальная заработная плата в 1597 году была ниже, чем когда-либо с 1260 по 1950 год[1017]. По всей видимости, две пятых населения оказались ниже уровня выживания. В горных районах Камбрии недоедание граничило с голодом, распространялись болезни, возросло количество зарегистрированных случаев воровства, тысячи семей оказались на попечении приходов. Тот факт, что к 1598 году тысячи семей, а также множество отдельных людей искали помощи, свидетельствует о масштабе нищеты[1018].

Таким образом, в материальном смысле Законы о бедных были явно недостаточными. Ожидаемый ежегодный сбор благотворительных фондов для помощи бедным к 1600 году составлял £11 776–0,25 % государственного дохода. Однако расчетная сумма от налогов для бедных была еще меньше. Если эти цифры верны, то это капля в море[1019]. Однако голодных бунтов и выступлений против огораживания происходило заметно меньше, чем можно было бы ожидать. В определенном смысле Законы о бедных действовали как плацебо: «работающих бедных» убедили, что высшие сословия разделяют их взгляд на общественный порядок и осуждают тех же «паразитов на теле сообщества» – главным образом средний класс[1020].

Важная причина сокращения количества восстаний и народных протестов в тюдоровской Англии состояла в неуклонной поляризации богатых и бедных, в результате которой зажиточные фермеры и ремесленники (владельцы недвижимости) становились на сторону джентри против уступающих им по социальному статусу бедняков. После 1580 года потенциальный классовый конфликт побуждал собственников поступать на местные должности, улаживать свои споры в судах и разделять взгляды джентри как магистратов. Состоятельные земледельцы тоже отказывались прибегать к насилию, особенно если были грамотными[1021]. Кроме того, «реформация поведения», тоже заметная во время неблагоприятных экономических условий 1550-х годов, поддержала