и поэтому вторгались в гражданскую юрисдикцию мировых судей на квартальных сессиях. Судей Норфолка также обеспокоило использование короной административных патентов в качестве обходившей их альтернативной формы местного контроля. При помощи патентных писем с Большой государственной печатью корона передавала определенные функции управления в руки частных лиц, собиравших налоги на ремонт дорог и причалов или проводивших расследования, необходимые, чтобы доказать, что определенные земли представляют собой бывшую церковную собственность, неправомерно скрытую от короны, – в обмен на долю прибыли. Деятельность держателей патентов вызывала негодование: мировые судьи посчитали, что их общественный авторитет ослабили прерогативными механизмами, позволяющими другим решать, следует ли облагать налогом и по какой ставке. Магистраты полагали, что у них «украли» часть местной автономии, и встали в позу «защитников графства» от «эксплуатации» придворными[957].

Однако если некоторые графства и переживали конфликтную ситуацию, то сопротивление «страны» требованиям «двора» было исключением. В целом предположение, что в военное время неизбежно возникает противоречие между лояльностью к государству и преданностью местному сообществу, игнорирует сложную взаимосвязь между местными и централизованными интересами[958]. Джентри искали друзей при дворе, чтобы обеспечить себе должности и привилегии, военное командование или избрание в парламент. В свою очередь, положение придворного или служащего короны только укреплялось, если он занимал должность в графстве. Частные споры на местном уровне принимали больший масштаб, если участники обращались в центр, что регулярно происходило в 1590-е годы, когда соперничество Эссекса с Сесилом распространилось на всю администрацию. Символичной явилась междоусобица в Тауэре, когда лейтенант и начальник артиллерии не разговаривали друг с другом[959]!

Группировки джентри в Норфолке сами по себе разжигали страсти. Дуэли и мелкие ссоры затмевали разногласия с властями графства; группировки внутри графства следовали образцу распри Эссекса с Сесилом, что позволяло Тайному совету разделять и властвовать[960]. Однако в других местах к 1598 году конфликт приглушили. Лорд-лейтенанты и их заместители исполняли не одну функцию. Наряду с тем, что они были тайными советниками и придворными, большинство лейтенантов и практически все заместители лейтенантов были также мировыми судьями. Таким образом, «оппозицию» требуемому Советом взиманию «корабельных денег» и набору солдат в Саффолке возглавляли сами заместители лейтенантов и наставники рекрутов. В Уилтшире лорд-лейтенанту противостоял союз его собственных заместителей и мировых судей. Хотя лидеров джентри графства Саффолк вызывали в Тайный совет и угрожали им отставкой, нет никаких свидетельств, что эта угроза была выполнена. Против подобных людей Совет не имел реальных санкций: существенным ограничением елизаветинского местного управления к 1598 году было то, что сплоченный магистрат мог отказаться от сотрудничества или с Тайным советом, или с его лорд-лейтенантом, обратившись к связям при дворе, чтобы избежать наказания[961].

На уровне центрального правительства рост «мздоимства» свидетельствовал о смещении к продажности. В частности, недостаток свободных патронажей во время долгой войны и прекращение продвижения по службе поощряли торговлю должностями. Однако вопреки общепринятому мнению коррупция не была неизбежным явлением. Когда сэр Джеймс Крофт сообщал Берли в 1583 году, что «младших служащих и министров нужда заставляет расхищать все, что они могут присвоить», поскольку имеют «только скудное жалованье, назначенное в давние времена», он предлагал оправдание, а не объяснение. Генрих VIII не только щедро повысил должностные оклады, но предоставил также улучшенные средства обеспечения, а возможность брать аванс деньгами или натурой в значительной степени компенсировала рост стоимости жизни. Следовательно, «мздоимство» распространилось не столько из-за бедности, сколько вследствие возросшей к 1590-м годам терпимости к непорядочности. Впрочем, застой патронажа был достаточно существенным. Если в правление Елизаветы корона имела примерно 1200 должностей, достойных социального положения джентльмена, то Генрих VIII располагал подобным же объемом патроната во времена, когда амбициозных джентри было меньше, да и совместительство должностей реже встречалось. К тому же Реформация покончила с системой, в соответствии с которой многие чиновники короны вознаграждались продвижением по службе так же, как духовенство вне своего прихода[962].

Благодаря постоянной бдительности Елизавета в течение своего правления предотвращала худшие злоупотребления системой патроната[963]. Королева или Берли оценивали кандидатов на должность, при этом она ухитрялась добиться того, чтобы ее осмотрительность не подрывалась сговором соискателей с придворными. Если она подозревала обман, то обычно пускала в ход свой талант затягивать решение вопроса. В августе 1593 года королева отказалась подписывать закон, который поддерживал Роберт Сесил, под предлогом, что «она не будет допускать наследование каких-либо ее должностей, в том смысле, что не будет предоставлять должность в одной книге одновременно отцу и сыну»[964][965]. Тем не менее ожесточенное соперничество при дворе за использование политических выгод, особенно в годы войны, породило «черный рынок», на котором все в большей мере продавали и покупали влияние[966]. Должностями открыто торговали, но в отличие от продаж при Генрихе VII корона редко становилась финансовым бенефициаром. Вместо этого, начиная с 1560-х годов и позже, деньги платили тайным советникам и придворным, чтобы они повлияли на выбор королевы: какая-либо финансовая прибыль короны была второстепенной и ограничивалась увеличением стоимости новогодних подарков, получаемых Елизаветой, когда назначения находились в стадии рассмотрения. В остальных случаях барыши собирали другие. Дипломат Армигейл Ваад напомнил Берли:

Вы говорили мне, что покупки и продажи должностей нельзя допускать и что купивший должность, скорее всего, не будет работать хорошо, особенно заплатив бешеную цену. Это правда, и я хочу, чтобы законы королевства против покупки и продажи должностей вступили в действие. Сожалею также, что в наше время, когда все ожидают, что дальше дела пойдут лучше, на этот грех просто закрывают глаза, и при дворе процветает торговля[967].

Закон, о котором говорил Ваад, это Акт против покупки и продажи должностей, принятый в 1552 году[968]. Однако если закон запрещал прямые продажи должностей администраторами, в чьей компетенции находилось право назначения на конкретную должность короны, то он не покрывал злоупотреблений влиянием со стороны придворных, когда они высказывали свои рекомендации королеве, – подобное деяние было почти невозможно доказать. Кроме того, данный закон не мешал чиновникам договариваться об уступке своего патента на занимаемую должность с покупателями, которые затем лоббировали свое назначение. Таким образом, за незначительный пост обычно предлагали около £200, а за такие доходные места, как исполнитель Суда по делам опеки или военный казначей, брали от £1000 до £4000. Возникла даже очередь за ирландской должностью стоимостью £300, которую Берли хотел сократить из соображений экономии: наличные предлагали и «в Звездной палате, и в других местах». Спенсер язвил в «Сказке матушки Хабберт» (515–516):

Все стоит денег, надобно платить —

Придворный тоже хочет есть и пить[969][970].

Траты, конечно, были инвестициями, поскольку, если получить должность все-таки удавалось, новый чиновник