комиссию тайных советников под руководством Берли («комиссия по делам королевского двора») для реорганизации поставок двору. Действительно, после доклада комиссии новую систему «посредничества» поставили под контроль. По сути, члены комиссии дали указание 26 графствам к октябрю 1592 года прислать своих представителей для заключения всесторонних «компромиссных» соглашений по всем поставкам королевскому двору. Однако, хотя конституциональное возражение состояло в том, что закупки по «компромиссу» основываются исключительно на королевской прерогативе, тактичное ведение переговоров Берли приглушило такие возражения, исключением явился Норфолк, где большинство мировых судей отказались от сотрудничества. К 1597 году почти все остальные графства договорились по поставкам, и в парламенте больше не возникало споров по этому вопросу вплоть до вступления на престол Якова I[1000].

Схватки в парламенте по поводу монополий в 1597 и 1601 годах, напротив, стали самыми ожесточенными за весь тюдоровский период, свидетельствуя об очевидном возмущении злоупотреблениями придворных и правительственных чиновников. Некоторые монополии и лицензии были подлинными патентами, обеспечивающими исключительные права, а другие же позволяли организовывать торговые компании с заморскими базами, предоставлявшими в том числе полезные консульские услуги для купцов за границей. Однако отдельные монополии изначально предназначались просто для того, чтобы владельцы патентов могли захватить рынок или получить исключительные права, позволяющие вымогать деньги у торговцев за возможность продолжать работу. Начав с новых предприятий, монополии распространили свое влияние на старые производства, а придворные к тому же получили лицензии экспортировать товары, запрещенные к экспорту по статуту, или распределять их (с прибылью) в соответствии с требованиями уголовных законов (тех, что регулируют сельское хозяйство и торговлю). Такие разрешения нельзя было отозвать по суду без королевского согласия. Все патенты основывались на королевской прерогативе, поэтому суды не могли их рассматривать по общему праву. Впрочем, держатели патентов имели поддержку Тайного совета и Звездной палаты при защите и использовании своих привилегий[1001].

Критика подобного способа награждать придворных звучала не в первый раз. Томас Старки в 1530-е годы ворчал, что «есть несколько законов и статутов, изданных парламентом, но патентами и лицензиями, полученными у государя, они нарушаются и отменяются»[1002]. В 1559 году палата общин приняла закон об отмене лицензий non obstante (тех, что осуществлялись без учета уголовного права), но он просто пропал из поля зрения[1003]. Затем в 1571 году в парламенте высказал негодование юрист из Норфолка Роберт Белл, один из деловых людей Тайного совета, очевидно отошедший от данных ему инструкций. Его заставили ретироваться, посоветовав подать Елизавете не более чем смиренное прошение о реформе[1004]. И наконец, неофициальная программа реформ, разработанная в период с 1572 по 1576 год, рекомендовала «отозвать лицензии, исключенные из подсудности по уголовному праву, а сами законы пересмотреть в парламенте, чтобы отделить необходимое от излишнего»[1005].

Однако именно бурный рост монополий и лицензий в последние годы правления Елизаветы спровоцировал мощное противодействие 1597 и 1601 годов. Рэли, например, владел монополиями на олово, игральные карты и выдачу лицензий тавернам. Он покраснел от смущения, когда упомянули о его собственном картежничестве, но защищал свой патент на олово, объясняя тем, что это позволило ему платить рудокопам четыре шиллинга в неделю вместо двух (20 ноября 1601 года). Тем не менее монополии удвоили цену стали, утроили стоимость крахмала, привели к росту цены на импортируемые очки в четыре раза, а соли – в 11 раз. Член парламента от Барнстапла Ричард Мартин, первым возразивший Рэли, заявил, что говорит «за город, который горюет и чахнет, и за страну, страдающую под гнетом» монополий, прозванных «кровососами государства»[1006]. Когда на следующий день сэр Роберт Роут перечислил монополии, созданные со времени предыдущей сессии, молодой юрист Уильям Хейквилл воскликнул:

«Там еще нет хлеба?» – «Хлеба?» – спросил один. «Хлеба?» – повторил другой… «Этот вопрос звучит удивительно», – сказал третий. «Вовсе нет, – ответил мистер Хейквилл, – если не навести порядок, то хлеб появится в списке к следующей сессии парламента»[1007].

Столкнувшись в ноябре – декабре 1597 года с резкой критикой и требованиями создать комиссию для расследования злоупотреблений, Елизавета смягчила накал страстей, пообещав тщательно изучить деятельность существующих монополий и не допускать, чтобы аппарат прерогативы помогал непорядочным держателям патентов избегать судебного преследования в судах общего права. Хотя такие обещания знаменовали собой серьезную уступку и не могли нравиться королеве, угрожающая ситуация разрядилась, а прерогатива Елизаветы осталась незатронутой. Однако обещанные реформы не воплотились в жизнь. После роспуска парламента в феврале 1598 года было пожаловано больше новых монопольных прав, чем ликвидировано старых. Действительно, незадолго до открытия сессии последнего парламента Елизаветы (27 октября – 19 декабря 1601 года) верховный лорд-казначей Бакхерст и Сесил проинспектировали монополии, пытаясь обуздать их, пока не стало слишком поздно. Однако комиссия тайных советников, назначенная для обсуждения этой проблемы, так ничего и не сделала. В октябре 1601 года в состав парламента входили минимум 157 членов, заседавших в 1597–1598 годах, а 253 парламентария были либо действующими барристерами, либо джентри, получившими образование в юридических школах (самая большая доля юристов во всех составах парламента эпохи Тюдоров). Соответственно, они прекрасно понимали, что подданные по-прежнему не смогут получить возмещения от держателей патентов в судах общего права[1008].

Парламент 1601 года стал самым бурным за все время правления Елизаветы. Обсуждали разные привилегии, по разным причинам оспаривали выборы, разгорались жаркие споры, раздавалась критика в адрес спикера парламента за выбор предлагаемых к рассмотрению биллей. Виной тому частично явилось руководство Роберта Сесила: короне требовались только субсидии, и Тайный совет официально заявил об этом в речи лорда – хранителя печати – «этот парламент должен быть коротким». Сесил рассчитывал, что не будут «приниматься новые законы», и предостерег от «речей о неосуществимом и нереальных биллей». Однако члены палаты общин хотели представить неофициальные билли по вопросам местного значения. Роберт Уингфилд, предводитель наступления на монополии, дерзнул предположить, «в ожидании получения субсидии, – а они еще пока ничего не сделали, – Ее Величество соизволит не распускать парламент, пока принимаются некоторые акты». Похоже, что Сесилу как организатору работы парламента не хватало мудрости его отца. Несмотря на то что после краха Эссекса у него не осталось серьезного соперника, он проявлял «раздражительность, придирчивость и даже бестактность». Он грубил членам парламента и задирал «людей, стремящихся прославиться вне стен парламента речами против монополий, [которые] также стараются трудиться в зале заседаний». Несколько раз он терял контроль над палатой общин и был вынужден извиняться за свою неучтивость и ошибки[1009].

Однако если протест палаты общин против монополий в 1601 году частично выражал более широкое недовольство, то взрывоопасный потенциал этого протеста был обусловлен народным возмущением масштабами злоупотреблений, а также осознанием членами парламента того факта, что петиции 1597–1598 годов «не привели к успешному результату». Роберт Уингфилд напомнил парламентариям, что Елизавета обещала, «что займется этими монополиями