них. А где в это время был третий?

– Он немного отстал.

– А она его видела?

– Ей кажется, что да… но она не вполне уверена.

– Так вот, господин следователь: где доказательство, что третий из братьев Годю не мог совершить убийство именно в этот момент? Давайте предположим, что двое других, находившиеся поблизости, перелезли через садовую ограду – но не для того, чтобы помочь жертве, а чтобы заглушить ее стоны и прикончить!

– Предположим… однако по какой же причине они обвиняют вас, именно вас?

– У меня есть небольшой охотничий участок. А братья Годю безнаказанно браконьерствуют там. По моей жалобе их дважды заставали на месте преступления и наказывали. И вот сегодня им нужно во что бы то ни стало приписать мне это убийство, чтобы отомстить, а самим избежать кары.

– Но это, как вы выразились, просто гипотеза. С какой стати они стали бы его убивать?

– Чего не знаю, того не знаю.

– А вы не могли бы определить, что похищено из взломанного ящика?

– Нет, господин следователь. Мой друг Вошрель был небогат, что бы там ни говорили; он хранил свои скромные сбережения у биржевого маклера и ничего ценного в доме не держал.

– Может, какая-нибудь дорогая вещь?..

– Исключено.

– А книги?

– Они ничего не стоят, да вы и сами можете в этом убедиться. Это его очень огорчало. Ему так хотелось раздобыть какие-нибудь редкие издания, старинные инкунабулы. Но у него не было на них денег.

– А он никогда не говорил с вами о братьях Годю?

– Никогда. Как бы мне ни хотелось отомстить за смерть моего бедного друга, я никого не стану обвинять без убедительных доказательств.

Допрос продолжился. Следователь засыпал вопросами троих братьев. Однако это не дало никаких результатов. И следственная группа, так и не выяснив ничего, кроме нескольких пустяковых подробностей, отправилась в Фонтин. Дом господина Лебока, расположенный на околице деревни, был так же невелик, как «Шомьер». Сад скрывался за высоченной, аккуратно подстриженной живой изгородью. Сквозь решетчатую калитку можно было разглядеть небольшую круглую лужайку, за которой стоял кирпичный домик, покрашенный в белый цвет. Расстояние от калитки до дома составляло пятнадцать-двадцать метров – примерно так же, как в «Шомьере».

Следователь попросил Лебока сесть туда же, где он сидел в день преступления. И тот расположился у окна, с книгой на коленях и трубкой в зубах.

Увы, здесь также ошибка была невозможна. Любой, кто проходил вдоль ограды и бросал взгляд на дом, явственно видел месье Лебока в окне. Пятеро вызванных свидетелей – крестьян и лавочников из Фонтина – подтвердили свои прежние показания, причем настолько уверенно, что присутствие Лебока дома в день преступления, между полуднем и четырьмя часами, выглядело таким же неоспоримым, как его присутствие в данный момент рядом с судебными чиновниками.

Эти последние не скрывали своего замешательства перед инспектором и следователем, которому Бешу представил своего друга Барнетта как детектива, известного необычайной проницательностью. И тот не преминул спросить:

– Сложнейшее дело, месье, – и что вы о нем думаете?

– Да, что вы о нем думаете? – подхватил Бешу, напомнив Барнетту знáком о почтительном обращении с инспектором.

До сих пор Джим Барнетт наблюдал за ходом расследования в «Шомьере», не говоря ни слова, и Бешу тщетно пытался узнать его мнение. Сыщик всего лишь качал головой и что-то неразборчиво бурчал себе под нос.

Но сейчас он учтиво ответил:

– Сложное дело, господин следователь, крайне запутанное.

– Не правда ли?! Если вдуматься, чаша весов не склоняется ни в ту, ни в другую сторону. У Лебока есть неопровержимое алиби: он не мог покинуть свой дом в первой половине дня. С другой стороны, свидетельство трех братьев кажется мне вполне правдоподобным.

– Правдоподобным… да, действительно. Однако, если вдуматься, кто-то из них – либо тот, либо эта троица – несомненно, играет гнусную комедию. Но кто же именно?! И кто невиновен – трое братьев Годю, эти весьма подозрительные субъекты с бандитскими физиономиями, или же улыбчивый господин Лебок – воплощение невинности и простодушия? А может быть, личности всех участников этой драмы соответствуют ролям, которые они исполнили? Иными словами, Лебок невиновен, а братья Годю – убийцы.

– Да неужели?! Я вижу, вы продвинулись в расследовании не дальше, чем мы! – с удовлетворением констатировал Формери.

– О нет, значительно дальше, – поправил его Джим Барнетт.

Формери обиженно поморщился:

– Но в таком случае поделитесь же с нами вашими… открытиями!

– Я не премину это сделать… в нужный момент. Но сегодня, господин следователь, я попрошу вас вызвать еще одного свидетеля.

– Нового свидетеля?

– Да.

– А его имя… его адрес? – растерянно спросил Формери.

– Я не знаю.

– Как это… не знаете? Что вы такое говорите?!

Господин Формери уже начал спрашивать себя, не насмехается ли над ним этот «необыкновенный» детектив. Бешу был готов сгореть со стыда.

В конце концов Барнетт нагнулся к Формери, указал пальцем на Лебока, который безмятежно покуривал трубочку на своем балконе, в десяти шагах от них, и шепнул ему на ухо:

– В потайном отделении бумажника господина Лебока лежит визитная карточка с четырьмя маленькими дырочками, расположенными ромбом. Вот она-то и назовет вам желаемое имя и желаемый адрес.

Это сомнительное сообщение отнюдь не добавило Формери уверенности, но зато инспектор Бешу долго не раздумывал. Не тратя лишних слов, он потребовал передать ему бумажник Лебока, открыл его и вынул визитную карточку с четырьмя дырочками ромбом, на которой было обозначено имя: мисс Элизабет Ловендейл – и написан карандашом адрес: «Гранд-отель Вандом, Париж».

Следователи изумленно переглянулись. Бешу просиял, а Лебок, ничуть не смутившись, воскликнул:

– Ну, слава богу, карточка нашлась, а я уж прямо обыскался! Ах, бедный мой друг Вошрель!

– А по какой причине Вошрель искал ее?

– О, на этот вопрос я не могу вам ответить, господин следователь. Думаю, ему был нужен этот адрес.

– А что означают эти четыре дырочки?

– Они проколоты шилом, чтобы обозначить четыре очка, выигранные мной в экарте. Мы с ним часто играли в экарте, и я, вероятно по рассеянности, сунул эту визитную карточку в свой бумажник.

Объяснение прозвучало вполне убедительно, – во всяком случае, Формери принял его благосклонно. Оставалось только узнать, каким образом Джим Барнетт сумел догадаться о нахождении этой визитной карточки в потайном отделении бумажника человека, которого прежде никогда не видел. Но об этом он умалчивал, а только любезно улыбался и настойчиво требовал разрешения вызвать для объяснений Элизабет Ловендейл. Это было ему позволено.

Мисс Ловендейл была в отлучке и вернулась в Париж только через неделю. За эту неделю расследование не продвинулось ни на шаг, хотя