вам лично поприсутствовать на допросе.

– Ладно, поехали.

– И еще одно слово, Барнетт. Следователь Формери, ведущий дело, из кожи вон лезет, чтобы обратить на себя внимание начальства и получить должность в Париже; он человек исполнительный, но обидчивый, и ему могут не понравиться ваши ехидные усмешки, которыми вы иногда сопровождаете свои разговоры с представителями правосудия.

– Обещаю вам, Бешу, обходиться с этим господином так учтиво, как он того заслуживает.

На полпути между селением Фонтин и лесом Марли, на заросшей полосе, отделенной от леса тропинкой, стоял двухэтажный домик с небольшим палисадником, окруженный невысокой стеной. Назывался он «Шомьер» («Хижина»). Еще неделю назад в нем жил бывший книготорговец, некий Вошрель, который покидал свое маленькое садово-огородное владение лишь изредка, для того чтобы покопаться в старых книгах на парижских развалах. Он был крайне скуп и слыл богачом, хотя жил очень скромно и не принимал гостей, делая исключение лишь для одного своего друга – господина Лебока, обитавшего в самом Фонтине.

Реконструкция преступления и допрос господина Лебока уже состоялись, и, когда инспектор и Джим Барнетт вышли из автомобиля, судебные чиновники осматривали сад. Бешу представился полицейским, охранявшим вход в «Шомьер», и подошел, в сопровождении Барнетта, к следователю и его помощнику, которые в этот момент стояли в углу сада, у стены. Трое братьев Годю только что начали рассказывать им о случившемся. Это были крестьяне примерно одного возраста, но ничем друг на друга не похожие, если не считать выражения одинакового тупого упрямства на их топорных физиономиях. Старший подтверждал:

– Верно, господин следователь, вот тут мы перелезли через стену, чтоб, значит, прийти на помощь.

– А откуда вы явились – из Фонтина?

– Ну да, из Фонтина; мы возвращались с работы, часов этак около двух, а по пути еще поболтали с мамашей Денизой, недалече отсюда, на лужайке, как вдруг заслышали крики. Я и говорю: «Вроде на помощь зовут оттуда, из „Шомьера“». Понимаете, мы-то его отлично знали, этого Вошреля! Вот и побежали в ту сторону. Перелезли через стену… Нелегкое это было дело – верхушка-то утыкана бутылочными осколками… Ну, потом прошли через сад…

– Покажите точно: где вы были в тот момент, когда открылась дверь дома?

– Вот тут, – ответил старший Годю, подводя всю группу к цветочной клумбе.

– Иными словами, метрах в пятнадцати от крыльца, – отметил следователь, показав на две ступеньки, ведущие к передней. – Значит, отсюда вы его и увидели?

– Ну да… господина Лебока, его сáмого… Я его видел, как вот вас сейчас… Он выскочил из двери, будто спасался от кого-то, а как нас увидел, сразу кинулся назад, в дом.

– Вы уверены, что это был именно он?

– Да Богом клянусь, что он!

– А вы подтверждаете? – спросил следователь двух остальных.

Те кивнули.

– Верно, как Бог свят!

– Вы не могли обознаться?

– Да он уж пять лет как живет рядом с нами, на околице Фонтина, – заявил старший, – я даже молоко ему носил.

Следователь отдал приказ. Дверь прихожей отворилась, и оттуда вышел человек лет шестидесяти, с румяным добродушным лицом, в тиковой блузе и соломенной шляпе.

– Это господин Лебок… – хором сказали все трое братьев.

Помощник следователя заметил вполголоса:

– Совершенно ясно, что на таком близком расстоянии ошибка невозможна и братья Годю не могли обознаться, заметив убегавшего – иными словами, убийцу.

– Разумеется, – подтвердил следователь. – Вот только говорят ли они правду? И действительно ли они видели именно Лебока? Но давайте продолжим…

Все прошли в переднюю, а оттуда в просторную комнату, сплошь заставленную книжными полками. Кроме них, мебели здесь было совсем немного. Один из ящиков большого письменного стола был взломан. У стены стоял портрет господина Вошреля в полный рост – картина без рамы напоминала скорее цветной эскиз, намалеванный неумелой рукой; казалось, художник старался в первую очередь запечатлеть силуэт модели. На полу лежал манекен, изображавший жертву.

Следователь продолжил допрос:

– Итак, когда вы входили в дом, вы уже не застали господина Вошреля в живых?

– Нет. Мы услыхали стоны из этой комнаты и сразу вошли.

– Ага, значит, хозяин был еще жив?

– Да не сказать, чтоб очень. Он лежал на животе, а в спине у него торчал нож… Мы встали на колени… Бедный старик бормотал какие-то слова…

– Вы их расслышали?

– Да нет… вообще-то, он твердил одно только слово – Лебок; он его повторял раз за разом: «Лебок… Лебок…» А потом как-то съежился весь да и помер. Тогда мы стали обшаривать дом. Но господина Лебока нигде не было. Небось выпрыгнул из кухонного окна – оно было растворено – и сбежал вон по той каменистой дорожке, что ведет через опушку прямиком к нему… Ну, тогда мы втроем пошли в жандармерию да там все и рассказали…

Следователь задал еще несколько вопросов, снова уточнил подробности убийства, в котором братья обвиняли Лебока, и повернулся к этому последнему.

Господин Лебок слушал показания братьев с полнейшим спокойствием, не прерывая их и не выказывая ни малейшего возмущения. Похоже, рассказ Годю казался ему настолько глупым, что он не сомневался в способности правосудия оценить эту глупость так же, как и он сам. Ну кто может поверить в подобные бредни?!

– Вам нечего сказать, господин Лебок?

– Я уже все сказал.

– И вы по-прежнему утверждаете?..

– Я по-прежнему утверждаю, господин следователь, что сказал вам чистую правду. Все жители Фонтина, коих вы опросили, засвидетельствовали одно и то же, а именно: «Господин Лебок никогда не выходит из дому в дневное время. В полдень ему приносят обед из ресторации. С часу дня до четырех он сидит у окна, читает и курит трубку». Так вот, нынче погода была хорошая, мое окно было распахнуто настежь, и пять человек – я подчеркиваю: пять! – видели меня там, на обычном месте, сквозь решетку моего сада, как и всякий день после полудня.

– Я уже вызвал этих людей к концу дня.

– Ну и тем лучше: они подтвердят свои показания, и, поскольку я не умею раздваиваться, а следовательно, не могу быть разом здесь и у себя дома, вы убедитесь, что никто из них не видел меня выходившим из «Шомьера» и что мой друг Вошрель никак не мог произнести перед смертью мое имя. Откуда вывод: вся эта троица Годю – отъявленные лгуны.

– И вы, стало быть, обвиняете в убийстве именно их?

– О нет, это просто гипотеза…

– Тем не менее одна старуха – мамаша Дениза, которая в момент убийства собирала поблизости хворост, – уверяет, что она разговаривала с братьями именно тогда, когда из дома донеслись крики.

– Да, она разговаривала, но с двумя из