Семь с полтиной и сказать, чтобы больше не приезжал…" — решил бай.

Об этом он сказал зятю.

Бапбы прежде жил только чужим умом, но с тех пор, как слег, стал больше размышлять.

На этот раз он возразил баю:

— Приказать ты ему не можешь, он ведь не нанимался к тебе.

Бай хоть и начал замечать, что с появлением русского врача Бапбы переменился, но такого ответа не ожидал. Услышав эти дерзкие слова, он вскочил как ужаленный. В голосе его прозвучала угроза:

— Это что за выдумки?

— А ты разве не слышал, что я сказал?

Бай выпучил глаза и встопорщил усы.

— С каких это пор ты стал так со мной разговаривать? Может, кто-то тебя научил?

Бапбы промолчал. А бай с пеной у рта продолжал:

— Или ты винишь меня в том, что был ранен? Я-то думал, что ты мужественный парень, а ты оказался трусливым предателем!

— Говори прямо, бай! — Бапбы весь напрягся. — Что ты хочешь сказать?

— Хватит! — закричал бай. — Ты очень хорошо понимаешь, что я хочу сказать. Я ведь тоже не черный камень, а человек. Я все лето боялся за тебя, за себя… Вот найдут, вот поймают… Совсем измучился. А ты сдружился с этим русским. Образумься и прогони Семь с полтиной. Чтобы духу здесь его не было!

— Ты хочешь, бай, заставить меня плевать в человека, спасшего мне жизнь?

— Не учи меня. У меня достаточно своего ума. Говорю, что больше не хочу его видеть, значит, так и должно быть.

— А если он сейчас приедет?

— Если приедет? — бай перевел дух. — Если приедет, я пущу ему пулю в лоб!

В это время из-за бархана появился Семен Устинович.

— Веллек! — закричал бай.

— В чем дело, бай-ага? — Веллек вбежал в кибитку, стряхивая с рук муку.

— Бери оружие и возвращайся сюда!

— Зачем оружие? Я собирался печь чурек.

— Перестань болтать и повинуйся!

Веллек направился к двери.

Увидев, что бай в гневе потерял над собой власть, Бапбы поднялся и крикнул:

— Стой!

Веллек обернулся.

Встал и бай. Лицо его было мертвенно-бледным. Он обрушился на Веллека:

— Кому я говорю? Тебе или пустому месту?

— Стой! — снова задержал Веллека Бапбы.

— Ах, так! — Бай сунул руку под полу своего халата.

Не понимая толком, что происходит, Веллек выпученными от ужаса глазами смотрел на пистолет. Но в это же мгновение Бапбы выбил его из руки бая.

Бай в бешенстве воскликнул:

— У слепого только раз отнимешь посох. — Он бросился к чувалу[80], который стоял у стены.

Бапбы тоже не зевал. Он направил на бая его же пистолет и преградил ему дорогу:

— Ты хватил через край, Тачмурад! Предупреждаю: если схватишься за оружие, пожалеешь!

Бай отпрянул и пробормотал:

— Ну подожди, я тебе покажу! Я поговорю с тобой с глазу на глаз. Двум бараньим головам тесно в одном казане.

Увидев, что бай уступил, Бапбы приказал Веллеку:

— Ты что, как кол, торчишь в дверях? Иди, занимайся своим делом! — И вышел навстречу Семену Устиновичу.

Врач стоял, не привязывая коня, и ласково смотрел на Бапбы. Его радовало, что парень, поднявшись только неделю назад, уже твердо шел, не прихрамывая и не сгибаясь.

— Ну, вот это дело! — удовлетворенно улыбнулся он, пожав руку Бапбы, — теперь ты понял, что был не прав, когда ныл, словно ребенок: "Не смогу ходить, не см у ходить"? У тебя не должно быть слов "не могу". Вот ты уже ходишь. А скоро побежишь. И на коне скакать будешь! Ты не пробовал садиться в седло?

— Вчера хотел, да вот…

— Это "да вот", Бапбы, пора забывать. То, что задумал, надо делать.

— Сегодня вечером попробую еще раз.

— Опять сомневаешься в своих силах. Будь решительнее!

— Ладно, когда приедешь в следующий раз, увидишь меня на коне.

— Вот это другой разговор!..

Семен Устинович почувствовал, что парень чем-то взволнован, в упор посмотрел на него.

— Бапбы, скажи мне, что случилось?

В ушах Бапбы еще стоял шум, поднятый баем. Но он не захотел тревожить своего друга и постарался ответить как можно спокойнее:

— А, ничего! Пришлось просто немного поругать Веллека… Да что это мы стоим? — перевел Бапбы разговор. — Привязывайте коня, и пошли в дом. Бай вчера зарезал барана. Веллек уже зажарил печенку.

— Я не голоден, Бапбы. Ехал в Чашкин и свернул к тебе, дай, думаю, навещу друга.

— И хорошо сделал. Чашкин от тебя не убежит. Приедешь немножко попозже. Пошли…

— Нет, Бапбы, я очень тороплюсь. Там, говорят, появилась какая-то страшная болезнь. Чем быстрее я там буду, тем лучше.

— Болезнь — это плохо, — сказал Бапбы, — тогда я не стану тебя задерживать. А может, там тиф?

— Не знаю. Вот приеду и увижу… — вздохнул Семен Устинович. — Людям из Чашкина не так-то легко что-нибудь втолковать. Вообще-то они народ неплохой, вот только докторов не любят. Ничего, со временем и они все поймут.

— Конечно, — поддержал его Бапбы. — Меня раньше тоже била дрожь, когда я слышал слово "доктор".

— Это называется темнотой, — грустно сказал врач.

— И в самом деле — темнота! — согласился Бапбы.

Он вырвал пучок засохшей травы, растер ее между пальцами и пустил по ветру.

Наступило молчание.

Врачу показалось, что Бапбы хочет задать ему какой-то вопрос, но не решается.

— О чем думаешь, Бапбы?

— Я?

— Да, ты.

— Я, Семен Усти…

— Семен Устинович.

— Я давно уже, Семен Устинович, хочу спросить у вас об одном деле, но стесняюсь. — Бапбы опустил голову.

— Говори, не робей!

— Мне непонятно. Вы знаете, что я вам сделал. Если бы моя пуля пролетела чуть левее, вы могли бы умереть. Не так ли?

— Так.

— Но почему же тогда вы лечили меня? И сейчас называете другом! Как это все понять?

Русский врач сразу не смог ответить на этот вопрос туркменского парня. Размышляя, он продолжал шагать.

Но Бапбы ждал ответа.

У края песков Семен Устинович остановился:

— Ты, Бапбы, наверное, не поймешь этого.

— Почему? Объясните, — настойчиво потребовал парень.

— Во всем этом очень глубокий смысл. На нашем языке, на языке большевиков, это называется Советской властью.

— Советской властью? — Бапбы ошеломленно посмотрел на врача.

— Да, Бапбы.

Парень долго смотрел вслед удаляющемуся Семену Устиновичу и шептал: "Советская власть… Советская власть…"

Возвращаясь из Чашкина, Семен Устинович свернул к Бапбы, но снова никого не нашел. Там, где было стойбище, гулял ветер, остались только черный ржавый казан да сломанная чугунная танка, в которой кипятят чай. Кибитки были сожжены. Ветер раздувал пепел.

Опечаленный вернулся Семен Устинович домой. Он признался жене, что его надежды на Бапбы не оправдались. Тот ушел с баем. Елена Львовна, участливо выслушав мужа, сказала: