– С кем я, – отрезал Чурила, – то дело моё!Ты, пёс, отвечай, почто на воеводу моего бросался?

Вредоумный отозвался:

– Не пёс я… человек!

Дорожки слёз блестели на грязном лице.

– Третьяком кличут меня, новогородцем… Али не признал,господине?

Чурила шагнул к нему, взял за плечи, поднял.

– Не серчай, Мстиславич, – судорожно уцепившись заего локти, продолжал Третьяк. – Видеть мне их тяжко… Урман тех пять лодийпо реке снизу идёт. С хазарами вместе. Кораблик мой взяли… ватажников срубили…

Его глаза снова дико расширились, он затряс головой, закусилзубами пальцы…

Халльгрим слушал его бесстрастно.

Снизу, от кораблей, подошли на шум Хельги и Торгейр.

– Не серчай, княже, – справившись с собой,проговорил купец. – Сынков они моих двух… маленьких… а жену…

Халльгрим вкратце поведал брату о случившемся. Хельгипотребовал:

– Пусть расскажет подробнее, что за люди.

– Расскажи, Третьяк Рогович, – попросилкнязь. – То мои мужи, верные.

Третьяк старательно обходил халейгов глазами. Боялся не их –себя самого. Он тихо ответил:

– И те такие же… И сами, и корабли их… Красивыекорабли… А паруса полосатые с синими поперечинами наверху…

Двое Виглафссонов одновременно повернулись к Торгейру. Атот, вздрогнув, шагнул вперёд:

– Как ты сказал?

От этого голоса новогородец вжал голову в плечи. Пальцыокостенело скрючились наподобие когтей. И когда он всё-таки поднял глаза, то немолодой калека-урманин стоял перед ним, а тот, другой, похожий на него, какотец на родного сына… и не в рубахе со словенским вышитым узором – в кожаномпанцире с золочёными чешуями, в шлеме, с обагрённым мечом в руке…

Так он ничего им и не ответил. Торгейр же долго молчал,потом подошёл к Чуриле. Тот сам двинулся навстречу, поняв, что что-тослучилось. Торгейр проговорил:

– Надо бы мне, конунг, сказать тебе кое о чём. Непоручусь, но очень похоже, что в войске, с которым мы будем сражаться, идутлюди моего отца.

По дороге Хельги купил себе рабыню.

Славянка родом, она боялась его отчаянно. Был ли он с неюласков, этого никто не знал. Правда, все видели дорогие застёжки, которые он ейподарил. Она редко отходила далеко от его палатки. Хельги звал её Крака, тоесть Ворона. Её настоящего имени он скорее всего не знал.

– Мне некогда было разглядывать твою девчонку, –сказал ему Халльгрим. – Однако я слыхал, будто она похожа лицом наконунгову жену. И будто именно за это ты её купил!

Он сказал истинную правду, и Хельги немедленно ощетинился:

– Мне нет дела до жён Торлейва конунга, а ему до моих!

– Дело твоё, – пожал плечами Халльгрим. – Нотолько я на твоём месте был бы больше склонен думать о том, что ему понравится,а что нет.

Хельги на это ответил, что ему было всё равно.

– Если меня убьют, конунг волен вспоминать либо моюсекиру, либо мою Краку, это уж как ему будет угодно!

Его слова наверняка достигли ушей князя и наверняка ему непонравились.

Но Чурила умел держать досаду при себе. Впрочем, этим двоимвсегда было уютнее порознь, чем вместе…

Опытный Кубрат хорошо знал: рать нападающая всегда теряетбольше той, что стоит в обороне. И потому, хоть и велико было искушение первомуналететь на хазар, он ему не поддался. Отсюда он двинется, только если Мохо нерешится ударить его прямо в чело!

Ибо у Кубрата не было наёмного войска, чья гибель никогдаособенно не печалит. Были лишь те, кого он называл – мои братья…

А недруг подошёл уже совсем близко.

И случилось так, что Сигурду сыну Олава выпало узнать обэтом раньше других. Вечно с ним, с Сигурдом, что-то приключалось!

Всего-то пошёл перед сном выкупаться в реке, подёрнутойпарным, тёплым туманом… И едва потянул через голову рубашку, как сквозь этурубашку чужие жилистые руки сдавили ему горло, да так, что и крикнуть не сумел.Задыхаясь, он попытался отбиться, но куда… разлилась перед глазами, затопилагустая чёрная тьма.

Очнулся Сигурд от боли. Приложили к голому плечу горячуюголовню!.. Очнулся, но ничего не увидел. На голове плотно сидел душныйматерчатый мешок. Только услышал голоса да ещё смех, обидный смех. Рванулся – изаскрипел зубами, ощутив на руках и ногах крепкие путы.

…Потом его долго везли куда-то, бросив, как тюк, поперёкседла. Солнце палило немилосердно. Конский пот разъедал беззащитное тело, роямисадились кусачие твари… Вскоре для Сигурда уже не существовало ни бегства, нисмерти, ни даже сознания беды, в которую попал. Время остановилось: толькомерные шаги коня, да толчки кровавого тумана в глазах, да приступ за приступоммучительной дурноты…

Он так и не мог потом ответить, день или десять дней длилсяэтот путь.

Однако в конце концов Сигурду развязали ноги, сняли мешок идаже облили водой. Настоящей, прохладной, свежей водой.

Сознание понемногу прояснилось…

Он лежал на берегу реки, под склонившимся деревом, иутреннее солнце светило сквозь ветви. А вокруг стояло десятка два воиновконунга хазар. Смуглые, темноволосые, одетые кто в яркий халат, кто взасаленную овчинную безрукавку на голое тело. Все они глядели на Сигурда и отдуши хохотали. Чуть поодаль охлябь сидел на мокром коне бронзовокожий юноша,гибкий, как кошка. Капли воды искрились на его теле. И он тоже смеялся.

Когда Сигурда толкнули носком сапога, он поднялся и самудивился тому, что не упал. Его легонько кольнули в спину копьём: шагай… Сигурдповернулся и что было силы ударил хазарина головой в живот.

Он был уверен, что с ним расправятся тут же, на берегу. Ноне угадал. Избитого, его поволокли дальше. Мохо-шад желал поговорить с языкомбез промедления.

Царевич сидел на пятнистой шкуре барса, поджав под себя ноги.В руке он держал чашу с каким-то напитком. Сигурд едва заставил себя оторватьот неё глаза. Он лишь тут понял, какая жажда сжигала его нутро.

Алп-Тархан сидел тут же, откинувшись на подушки.

– Пусть моего гостя развяжут, – сказал Мохо.Пушистые белые перья колыхались на его шапке. – И пусть ему нальют вина измоих бурдюков…

Толмач перевел.

– Благодарю, – ответил Сигурд тоже по-словенски. Исобственный рот показался ему шершавым и жёстким, как еловая кора. Он провёлязыком по разбитым губам и усмехнулся: – Если я надумаю звать тебя в гости,конунгов родич, я приглашу тебя так же…