Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глаза декана засветились теплом, и лицо его расплылось в улыбке. Он снова начал листать мои документы и вслух прочел, не скрывая удовлетворения:
— …имеет незаурядные способности, особенно к точным наукам. Проявляет тягу к технике, особенно увлекается радиолюбительством… Гм…
Лицо его внезапно посерьезнело, и он неожиданно спросил, глядя на меня поверх очков:
— А что означает эта фраза в вашей школьной характеристике: «общественные поручения выполняет, но собственной инициативы не проявляет»? К чему это?
— Не знаю… — ответил я в смертельном испуге. — Наверное, классная руководительница хотела, чтобы я просился в комсорги или старосты. Меня хотели в комсомольское бюро… но я отказался. Мне в радиоклубе интереснее было… а с этими… общественными делами… у меня плохо получается… Меня все пытались выбрать куда-нибудь… лишь потому, что я хорошо учился…
Но Михаил Петрович не дал мне договорить.
— Не понимаю, зачем она вам это написала? Чего она хотела этим достичь? А какой предмет она у вас преподавала? — спросил он, приподняв брови.
— Математику, — ответил я.
— Гм… тогда вдвойне удивительно. Ладно, пишите заявление на мое имя с просьбой разрешить выдать вам экзаменационный лист. В конце, пожалуйста, напишите, что с правилами конкурсных вступительных экзаменов вы ознакомлены. Заявление пишется в произвольной форме, собственноручно, в моем присутствии. Ираида Андриановна, будьте любезны, дайте ему чистый лист бумаги.
Я вынул из кармана китайскую авторучку с золотым пером — мамин подарок к моему семнадцатилетию — и принялся писать заявление. Поставив в конце свою подпись и дату, я с волнением протянул листок Шкицу и стал внимательно наблюдать за его реакцией.
Декан сдвинул очки на кончик носа, пробежал глазами по моим письменам и снова посмотрел на меня поверх очков. «Интересно, для чего ему очки, если он все равно смотрит поверх стекол?» — подумал я. Михаил Петрович тепло улыбнулся и сказал, подписывая мое заявление:
— Молодец. Грамотно написал. Ни одной ошибочки. Форму текстового построения заявления знаете и строго выполняете. Что, к сожалению, доступно очень немногим. Все верно — должность, фамилия, имя и отчество лица, к которому Вы обращаетесь, пишется вверху по всей ширине строки, а чье заявление — справа вверху в столбик. И подпись с датой не забыли поставить. Теперь к шестнадцати часам с паспортом придете в сотую аудиторию — экзаменационный лист получите. И помните: вам, чтобы поступить, нужно все экзамены сдать на «отлично». В этом году мы в первую очередь будем брать демобилизованных из рядов Советской Армии, потом тех, кто имеет стаж работы по специальности не менее двух лет, а среди школьников конкурс получается умопомрачительный. Ну, все, молодой человек. До свидания. Ираида Андриановна, пригласите, пожалуйста, следующего.
Прошло полтора месяца каторжной подготовки, консультаций и изнурительных экзаменов. И вот сдан последний экзамен — устная математика. Только теперь я понял, что все школьные экзамены были не более чем театрализованным представлением. Математику принимали пять преподавателей по очереди. Первый экзаменовал непосредственно по билету. Мало было дать правильные ответы на все вопросы. Преподаватель задавал еще множество дополнительных. В конце он выставлял свою оценку и направлял абитуриента к следующим коллегам, каждый из которых поочередно пытал по своей тематике. Казалось, этой пытке конца-края не будет. Последний передавал экзаменационный лист председателю, и тот выставлял в него общую оценку по результатам, которые ему сообщали все экзаменаторы. Когда мне объявили, что мои знания комиссия оценила на пятерку, я не поверил своим ушам. Ничего не соображая, я двинулся домой, как автомат.
Боже мой! Неужели возможно такое чудо? Я не потерял ни одного балла! В это просто невозможно поверить. Теперь остается только ждать, когда будут вывешены списки зачисленных. Но с чего это я вдруг решил, что это удача? Ни для кого не секрет, что даже с двадцатью пятью баллами поступают не все. А поступлю ли я? Интересно, а каким образом решают, кого принять, а кого нет? Что может не понравиться комиссии в моих данных? Не зря, наверное, декан обратил внимание на некоторые фразы в моей характеристике. Не нужен нам, скажут, такой, который «общественные поручения выполняет, но собственной инициативы не проявляет». Да, удружила мне Матрена Семеновна на прощанье, нечего сказать.
Мучаясь сомнениями и наихудшими предположениями, я пешком дошел до квартиры тети Саши. Тук! Тук! Тук! — постучал я условным кодом. За дверями послышались торопливые шаркающие шаги тети Саши. Не спрашивая вопреки обыкновению «кто там», она открыла дверь и вопросительно уставилась на меня глазами, полными слез. Я вошел в квартиру и, ни слова не говоря, принялся разуваться.
— Ну? — обратилась ко мне тетя Саша, готовая услышать самое неприятное.
— В порядке, тетя Сашенька, — устало сказал я.
— Моя ж ты деточка! Говори, сколько? Что тебе эти черти полосатые поставили? — с мольбой спросила она.
— Пятерку, тетя Саша! — ответил я, с трудом выдавливая из себя улыбку.
Тетя Саша с рыданиями кинулась ко мне на шею и запричитала:
— Моя ж ты радость! Деточка моя родная… поздравляю… Наконец-то…
С трудом оторвавшись от моей груди, она несколько раз перекрестилась, приговаривая:
— Слава тебе, Господи Вседержителю, Отец наш небесный! Слава тебе, Спасе наш, Иисусе Христе, ныне, присно и во веки веков! Пресвятая Богородица, Приснодева Мария, слава тебе! Спасибо тебе, небесный утешитель наш, пресвятой Николай угодничек! Завтра пойду в Благовещенский храм — всем по свечечке поставлю.
Я обнял старую добрую тетку и похлопал по сухощавой спине, согбенной годами, трудами и всеми тяготами жизни. Придя, наконец, в себя, она засуетилась.
— Чего так долго, ласточка ты моя? Я тут несколько раз уже обед разогревала, от каждого шороха вздрагивала. Сто раз в туалет бегала — от волнения желудок расстроился. А тебя все нет и нет. Ну, думаю, все — срезали мальчика, сволочи проклятые, чтоб им пусто было! Пошли в кухню — я буду обед разогревать, а ты рассказывай, птичечка ты моя ненаглядная, — тараторила тетка, ведя меня за руку на кухню.
Тетя Саша заколдовала у плиты, а я сел на видавший виды шаткий скрипучий круглый стул и принялся в лицах повествовать о процедуре последнего экзамена. Тетя Саша сочувственно охала, причитала, крестилась, а иногда и употребляла крепкие выраженьица, которым научилась в период немецкой оккупации, когда ходила в села на менки.
— Вот гады проклятые! Надо же — ребенку такие пытки адовы устроить!
— Что ж поделаешь, тетя Сашенька? Такой бешеный конкурс. Надо же как-то прореживать ряды конкурентов. Слава Богу, что я пока что не оказался среди отсеянных, — успокаивал я ее. — Теперь будем ждать списков зачисленных. Молитесь за меня
