Деревья выглядели прекрасными. Особенно потому, что теперь их кроны хранили нашу маленькую тайну.

Приблизившись к старой школе, она высвободила руку и сказала:

— Нельзя, чтобы люди видели.

— Почему?

Василиса промолчала. И мы пошли дальше.

«Старушка совсем ее в черном теле держит», — подумал я и не стал возражать.

По Школьной куда-то быстрым шагом ковылял Гера. Завидев его тельняшку, я стал махать рукой, он меня заметил и остановился, переводя дыхание. Я ускорил шаг, уверенный, что Василиса идет за мной. Но стоило мне обернуться, как оказалось, что ее и след простыл.

Гера выглядел взволнованным.

— Это с кем ты там женихаешься, Мить? — пробормотал он сквозь густые усы.

— Мы с Василисой ходим в один класс! — гордо ответил я, обрадовавшись, что Гера заметил меня с невестой.

— Чья это дочка? — не сводя с меня темных глаз, строго спросил старик.

— Родителей у нее сроду не было. Она с бабушкой живет.

— С какой? — еще строже допытывался Герман.

— Новосёловой. Их дом на окраине деревни по этой улице.

— Ты вот что, Митя, зайди ко мне на водокачку, разговор есть.

— Так я, это, с радостью! Могу и сетями помочь, если надо.

Мои слова уже летели ему вдогонку.

Я смотрел на заборы, пыльную дорогу и свои сандалии — все мне нравилось в этом дне.

Подходя к своему дому, я не услышал бряканье цепи Грея, что показалось мне очень странным. Он всегда выходил из будки и смотрел через забор, если слышал шаги на тротуаре. Отворив калитку, я обнаружил, что еда, которую я ему ставил утром, была нетронута. Пес лежал возле будки и не шевелился. Мухи, которые облепили его морду, казалось, не доставляли ему никаких хлопот. Мое сердце сжалось.

— Что с тобой? Почему ты не ешь? Ты заболел? Собаки ведь не болеют…

Я присел на корточки и прижал его морду к себе. Она горела как печка.

— Я тебя вылечу. Обязательно вылечу!

Грей дышал прерывисто, его нос был сухим как старый сапог. Он смотрел на меня отрешенным взглядом, словно находился во сне. Из дома вышел батя.

— Ну что, твой друг объявил голодовку?

— Он заболел! — дрожащим голосом ответил я, еле сдерживая слезы.

Батя не терпел, когда я плакал. Он говорил, что мужик не должен ныть как баба. Даже когда хоронили бабушку, он стоял с каменным лицом, не проронив ни слезинки, хотя я знал, что ему было тогда очень больно. Я так не умел.

— Ты вот что, сынок, сбегай до тети Маруси и позови ее к нам, может подскажет, как быть.

Я пулей шмыганул на Студенческую, даже позабыв о Камышинских пацанах. Тетя Маруся Вильмова работала фельдшером при районной больнице. Много она в деревне народу спасла.

По прошлому году, дядя Гриша Селиванов, по пьянке командовал пахотой на огороде. Тракторист с ним перед этим делом намахнул полстакана ядреной парчумской самогонки. Кто виноват — никто не знает, но острый плуг, как коса, прошелся по ноге дяди Гриши, начисто отрубив полступни. Селиваниха побежала к Вильмовой, а та, проведя нужную операцию, ступню пришила. И прижилась ведь! А все ходили потом неделю охали: инвалидом Гришка останется, ходить больше не сможет. Ходит! До магазина и обратно.

Через считанные минуты, запыхавшийся, я стоял у красных ворот дома тети Маши и кричал что есть мочи. Хозяйка вышла из дома в белом фартуке и измазанными тестом руками.

Мои слова, словно курицы из стайки, непослушно вылетали из меня и все время путались.

Тетя Маша смотрела на меня внимательно, но после того, как поняла, что речь идет о собаке, бросила недовольный взгляд.

— Ну и чего ты ко мне-то прибежал? Мало ль кому на деревне худо нынче!? Вчера только одного любителя лаза́ть по черемухам выходила. А тут собака. Не переживай, Митя, у меня скоро Найда ощенится, я тебя первого позову щенка выбрать.

— Мне не нужен другой щенок, — ответил я, уставившись на синий почтовый ящик, что висел на калитке. — Грей мой друг, это не просто собака!

— Все они у вас не просто собаки. Горилки ему дайте, должно помочь! — бросила Вильмова, захлопнув за собой дверь.

Образ того, как Грей сидит с батей на кухне, выпивает и крутит папироску, на секунду заставил меня улыбнуться, но, лишь я сделал несколько шагов по улице, опять нахлынула печаль.

Я вернулся домой, Грей все так же лежал у своей будки и не шевелился. Сила, с которой он еще вчера мог разорвать любую в мире цепь, покидала его. Уже смеркалось, а я, подстелив побольше соломы, сидел рядом, чесал ему уши и тихонько напевал песню, которую сочинял на ходу. За огородом редко скулила власовская Найда, словно все чувствуя и переживая за своего хвостатого соседа.

Больше всего на свете я боялся, что Грей умрет. Это мысль появилась и летала где-то у меня над головой с момента, как только я отправился к докторше. Батя говорил, что, если мысль сможет завладеть тобой и проникнуть в тебя, — ты ее раб. Рабом я быть не хотел и старался ее не пускать, думая о хорошем.

Я вспоминал зиму, когда батя, привязав санки к нашему Грею, усаживал меня в них, и мы гнали по улице. Морозный ветер обжигал лицо. Я визжал от радости и подгонял его криками: «Вперед мой конь! Неси меня!». Грей набирал скорость как районная электричка, пронося нас мимо столбов и улиц. Проходившие люди шарахались и махали кулаками, а после, завидев моего батю, радостно кричали, расхваливая собаку и мальчика. На поворотах я вываливался из санок в сугроб, и мое лицо залепляло снегом. Грей делал разворот и тоже, подобно лисе, которая прыгает за мышью, нырял в снег.

А летом, когда отец брал меня с собой на рыбалку, я отвязывал Грея, и он бежал за нами до самой реки. Там для него было раздолье. Он подкрадывался к лужам, на которых сидела тьма бабочек-капустниц, мощным рывком накрывал эту стаю, и в небо устремлялась белокрылая туча. Грей, подпрыгивая в воздух, пытался хватать их.

Поначалу он боялся большой воды, и когда батя тащил его за ошейник, упирался лапами, всем видом выказывая неохоту.

— Что за собаку мне дед Илья подсунул, черт бы его побрал! На зверя не идет, воды боится! Хорошо хоть лаять умеет, — негодовал отец, сплевывая на землю.

— Зато он вора спугнул, — защищал я своего друга.

— Ага, вора! Кошка по забору лазила, вот и спугнул.

Я знал, что это была кошка. Историю про вора я выдумал сам, потому что боялся, что