Батя ругал меня как-то за то, что я без спроса вхожу в чужой дом, но делать нечего, назад пути не было.

Я осторожно потянул тяжелую дверь на себя. Послышался протяжный скрип. В нос ударил запах жженых свечей и пихты. Это сильно напоминало похороны. Мурашки по спине снова начали отплясывать гопака. Я стал красться.

На веранде ощущалась тишина и прохлада, словно здесь никто и никогда не жил, а дом был заброшен. Лишь идеальная чистота говорила об обратном. На цыпочках, чуть согнувшись, я двинулся к двери, которая вела в сам дом. Повернув дверную ручку, я дернул дверь на себя. Она не скрипела и выглядела легкой, в отличие от предыдущей.

В доме царил полумрак. Справа от двери располагалась кухня, а в конце выбеленного коридора виднелся вход в спальню, где совсем недавно меня врачевала Василиска. Слева от входа, через большую гостиную находился вход в зал. Стены выглядели голыми, и я не увидел ни одной иконы или картины, которые обычно бывали в деревенских домах.

На секунду я затих и не шевелился — до меня доносилось легкое женское пение, похожее на церковное. Голос не походил на Василисин, а уж на бабкин тем более. Мне очень не хотелось идти дальше, но любопытство одолело меня.

Каждый следующий шаг давался все труднее. Звук доносится из приоткрытой двери зала. Через мгновение моя рука уже легла на холодную металлическую ручку двери, что вела внутрь. Сердце стучало так, что мне казалось, его было слышно в соседней комнате. Толкнув дверь, я увидел странную картину: в дальнем углу зала в черном балахоне сидела бабка, окруженная горящими свечами, и пела.

«Обернись тучей черною, развернись ко мне, когда назову имя твое!»

Копоть от свечей поднималась под потолок и расходилась по углам, обволакивая все вокруг.

Мое лицо онемело и вытянулось, а сам я, казалось, больше не способен был пошевелиться. Ноги налились свинцом. В эту секунду бабка резко повернула голову к двери, и я увидел на ее лице огромный куриный клюв.

«Он сам пришел!» — как гром разразился старческий и неожиданно мужской голос из под балахона.

В животе стало тепло, но картинка оставалось такой же четкой, как и раньше. Через долю секунды у моих ног послышалось хрюканье. Я опустил голову и увидел, что слева от меня возле платяного шкафа стоит хряк и тычет своим пятаком мне в ногу.

Бабка начала вырастать как гриб после дождя, и ее балахон почти касался потолка. Свечи погасли. Я вцепился пальцами в дверь, чтобы не упасть. Ужас уже сидел у меня прямо на голове, я чувствовал его белую тяжесть. В штанах брала свое начало теплая река. Камень, который я сжимал, выскользнул из руки, а я уже бежал, не касаясь пола, помогая себе руками и головой. Врезавшись во входную толстую дверь, я выскочил на крыльцо.

Я бежал до калитки не оглядываясь, и там почувствовал, что моя нога угодила во что-то мягкое. Нет, я не наступил в коровью лепешку, как мне подумалось, это была лапа Лорда. Он не произнес ни звука и даже не пытался меня схватить, а просто, выпучив глаза, проводил взглядом.

Я смутно помню как оказался в объятиях Геры, который прихрамывая шлепал в сторону реки.

— Да, что с тобой?! — не унимался старик, пытаясь привести меня в чувство.

Я не мог не вымолвить ни слова.

— Чудик, да ты белый как простыня..

— Ба-а..! — я учился говорить заново.

— Ну?

— Лорд с цепи сорвался! — прижимаясь к прокуренной тельняшке, с трудом выдавил я из себя.

— Эх ты! — засмеялся он — Он же дальше ограды никогда не выбегал, нужен ты ему два раза, будь он неладен!

— Нужен! — выкрикнул я и разрыдался.

Герман по-отечески крепко прижал меня к себе и сказал:

— Ты почему не пришел ко мне на водокачку, когда я тебя звал?

— У нас Грей совсем занемог, — всхлипывал я. — Я пошел к бабке, думал, может, отвар какой даст.

— И что, дала? — усмехнулся Гера.

— Ее нет дома, — соврал я, уставившись на свои сандалии.

— Ну, может уехала куда или в стайке управляется. Чего реветь-то?

— А я и не реву! — огрызнулся я.

— Ну, вот и молодец. Не ходи туда Митька больше. И от внучки ее держись подальше — не пара она тебе. Сегодня вечером, к девяти, я пойду на болото — экраны проверять. Хочешь со мной?

— Конечно хочу! — радостно вырвалось у меня. — У меня тоже экран имеется!

Старик повернулся и пошагал в сторону своей водокачки.

— Горилка не поможет ему, — кинул он в след.

— А что поможет? — мои слова полетели вдогонку глуховатому старику и остались без ответа.

«Откуда Герман узнал, что я хотел дать Грею самогонки? Ведь я об этом только маменьке рассказал», — размышлял я, направляясь в сторону дома.

Шаркая по тротуару ногами, я думал о Василисе, и о ее бабке — колдунье. Как Рыжая может спокойно жить, если такая в доме нечисть гуляет? «Откуда же там взяться иконам», — подумал я, поднимая одну из досок тротуара на предмет поиска дождевых червей. «А может она держит ее в заточении и питается ее молодой энергией? А ее ли это внучка?» У меня возникало все больше вопросов. А ответов не было.

Отворив калитку своего дома, я подошел к Грею. Он свернулся клубком и дрожал. Моя рука потянулась к его ушам, как вдруг я услышал строгий голос отца:

— Не трогай его!

— Почему? — поднял голову я.

— Это может быть зараза. Мужики в лесу толковали, что в соседней деревушке знали случай, когда от собаки чуть вся семья не помёрла.

Я отошел от Грея, зная, что перечить было нельзя, и надеясь на то, что отец уйдет, а я все-таки обниму своего больного друга.

Батя, докурив папироску на крыльце, зашел в дом, и я сразу кинулся к Грею.

— Я тебе что сказал! Ты что не понимаешь?! — приоткрыв дверь разразился криком отец. Потом добавил:

— Поди на кухню, мать зовет!

Делать было нечего. Я ретировался.

Сидя на летней кухне, маменька отчитывала меня за грязные вещи и новую дырку на коленке моих вчера еще новеньких штанов.

— Ну я же просила быть аккуратнее, Митя! Ты что, не понимаешь, что это плохо отстирывается?! — завела она свою песню.

Отец осуждающе качал головой, сохраняя суровый вид.

— А книжку, которую ты бросил на завалинке? Она вся промокла под дождем! Ну разве так можно с вещами обращаться? Мы уж с отцом обрадовались,