думали сын за голову взялся… Я просушила ее на печи, обернула в газету и положила в твой ящик. Еще раз увижу, что бросил — отдам в школьную библиотеку!

Глава 8

Не из простых

День подходил к концу. Я приготовил экран и стал ждать девяти часов. Но тут вспомнил о книге и открыл письменный ящик. Аккуратно взяв ее в руки, я начал разворачивать бумажную обертку. Книга ощущалась неестественно тяжелой и была толщиной в три пальца взрослого человека. Ее обложка оказалась выполнена из грубой и толстой кожи темно-коричневого цвета, на которой виднелись выдавленные символы, непонятные мне, а корешок был чистым и гладким. Она источала неприятный запах, похожий на тот, который я ощутил при ее появлении — гнилостно-хвойный, напоминавший дух от покойника.

«Где-то я уже видел такое», — подумал я и стал изучать дальше.

К моему удивлению, я обнаружил, что лицевая и задняя стороны обложки были прочно стянуты двумя кожаными ремешками, концы которых заканчивались маленьким бронзовым замочком.

Я вновь почувствовал то легкое головокружение, что ощущал в первый раз, когда держал книгу в руках. «Как же ее читать?» — подумал я и сунул вещицу обратно в шкаф.

Тишину нарушил удар камешка об окно моей комнаты. Отодвинув тюль, я увидел добрую беззубую улыбку.

— Готов, морячок? — крикнул Гера через забор. На нем был смешной балахон из брезентовой ткани темно-зеленого цвета.

— Иду-у-у… — ответил я вполголоса, понимая, что он все равно меня не услышит.

Мы шли через Школьную улицу и каждый думал о своем. Гера никогда не отличался болтливостью, часто курил, много матерился, и плевал на землю.

Я думал о Новосёловой, не решаясь рассказать старику о том, что со мной приключилось. Но меня не покидало чувство, что он ждал этого разговора.

— Какие книжки читаешь? — вдруг спросил он.

— «Робинзон Крузо», «Человек-амфибия»… — начал перечислять я, вспоминая самые интересные.

— Ну и как? — поинтересовался он в ответ.

— Нормально. Еще про революцию читал одну, но не до конца, — отчитался я, поправляя свой рюкзак, спадающий с плеча.

— А ты никогда не встречал книгу в толстой коже с замком? Может у однокашников такую видел?

Я остановился, не зная что ему ответить. В голове крутилось: «откуда он мог узнать?». Не найдя ничего лучшего, я неуверенно произнес:

— У меня такая есть дома…

Бегающими глазами я смотрел на него, в надежде наконец-то узнать тайну книги. Старик изменился в лице, оно стало серым и немного жутким. Он захлопал по карманам в поисках кисета с табаком, потом посмотрел в сторону леса, к которому мы уже подходили, и, немного подумав, взволнованно произнес:

— Откуда она у тебя? Кто тебе ее дал?

Последний раз я видел его таким, когда он уронил трехлитровую банку самогонки на пол и она, подобно большой весенней льдине, слетевшей с крыши, разбилась на тысячи блестящих осколков, заливая все вокруг ценным для хозяина варевом.

— Я не знаю… она мне из окна прилетела — добавил я, попутно осознавая глупость и нелепость сказанного.

— Сама так и прилетела?! — с серьезным видом спросил он.

— Ну да. Я собирался спать, потом все затряслось, задрожало, ветер, скрипы, и вот: на полу книга. Не веришь?

— Верю, сынок, — мрачным голосом произнес Герман и опустил голову.

Мы вновь двинулись к болоту по лесной тропе. Мне казалось, что Гера будет думать что я ку-ку, и эта мысль не давала мне покоя.

— Я не сумасшедший, понятно?! — вырвалось у меня внезапно.

— Знаю, знаю. Погоди, придем на место, и я тебе кое-что расскажу.

Болото в свете последних лучей заката выглядело волшебным. На водной глади не было ни следа ряби. Камыши стояли словно оловянные солдатики, охраняя каждую кочку, а те в свою очередь, как огромные бородавки на спине великана, расползались намного дальше воды до самого леса.

Я был моложе и ловчее, и знал куда можно наступать чтобы не промочиться. А подслеповатый старик просто шел за мной и постоянно проваливался в воду между кочками. Я тихонько хихикал, чтобы он не слышал, и мы продолжали свой путь, пробираясь дальше к последнему экрану.

Мы перетрясли с Герой около десятка плавунов и взяли почти ведро хороших карасей. Я собирал сухие палки, чтобы развести костер, а Гера, матерясь, выливал воду из своих кирзовых сапог.

Солнце уже закатилось за горизонт, и пламя от костра освещало наши лица. Мой спутник выглядел беспокойным, будто не знал, как начать разговор. Его руки то и дело шевелили сухие ветки в костре и гладили бороду. Я прервал тишину замечанием о хорошей смоленистой лиственнице, которая, сгорая, давала яркий свет и хороший жар.

— Митька, ты мне ведь как сын, я тебя еще в кроватке баюкал, — начал старик, — пришло время кое-что тебе рассказать.

Он смотрел на водную гладь, освещаемую пламенем от костра, и водил ладонями в воздухе, будто лепил снежок.

— Я не зря тебе говорил не водится с этой девчонкой… — продолжал он.

Я внимательно слушал и не перебивал, уставившись на него и стараясь не упустить ничего важного.

— Тут такое дело… Хех, как бы это выразиться… — мялся он.

— Ну? Валяй уже!

— Ты не Егора сын, и маменька эта не твоя! — выстрелил он по мне словами и уставился, будто хотел посмотреть, как я свалюсь с чурки на которой сидел.

Я почувствовал, что на меня опрокинули ведро ледяной воды. Мне не хватало воздуха. Лицо словно сунули в костер, а потом окунули в крещенскую прорубь. Я не знал, что нужно делать, ответить или промолчать. Слезы медленно подступали, накапливаясь в глазницах, чтобы через секунду хлынуть.

Он встал и подошел ко мне.

— Это не все, что я хотел тебе рассказать, Митя, — обняв меня за плечи добавил он.

— А кто мои родители? — выдавил я из себя.

— Ты не из простых…

Караси в ведре оживились, Гера подкинул дрова в костер, и начал рассказ:

«Деревня, в которой я раньше жил, стояла на Волге. Отца я не помню — маленьким был, когда он ушел к другой бабе. Мать дояркой в колхозе работала, значится. Не имел я ни сестер ни братьев — сам по себе, как ветер в поле.

Одной зимой моя матушка захворала, да так, что с постели встать уже не могла. Приехал доктор из города, кровь пустил, пилюли дал, а всё без толку. Мать день стонет, другой стонет, потом подзывает меня и говорит: «Сходи к Лыковым, спроси старушку Дарью. Скажи ей худо мне, пущай придет к нам».

Старуха пришла, а мне