приложился о завалинку, — буркнул я с напускной уверенностью. — Глянь, не расшиб там себе ничего на затылке? — наклонив голову, добавил я.

— Там ничего не было, я бы заметила.

— Ну ты это, все равно глянь, мало ли, шишак может? — сказал я, надеясь на ее прикосновения.

Через секунду я ощущал ее холодные пальцы на своей шевелюре. Это напоминало мне зимний ветер, который нагло запускает ледяные руки в твои развевающиеся волосы, когда зимой без шапки перебегаешь из дома на летнюю кухню.

— Говорила же, нет ничего, — голосом, выражавшим обманутые ожидания, произнесла Василиса.

— Ну нет так нет.

Я знал, что она не поверила в то, что я ударился головой, и поэтому немного нервничал.

Резко вскочив с кровати, я направился к выходу. Проходя мимо книжной полки, я замедлил шаг, чтобы показать свою заинтересованность в литературе и вернуть хоть частичку уважения. Книги были красивые, хотя корешки — одинаковые и без надписей. Я потянулся за одной из них, но Василиса строго меня одернула.

— Не трожь, это бабушкины!

— Да я ж так, посмотреть, — с обидой ответил я.

— И смотреть нельзя… — она произнесла это тоном, в котором сквозил страх чего-то непоправимого.

Но я не придал этому значения.

— Да больно надо! У меня свои есть, — огрызнулся я и пошел к выходу. Проходя мимо Василисы, я едва не толкнул ее плечом.

Мы впервые находились так близко к друг к другу. И это был не сон. Несмотря на все злоключения, в тот день я был счастлив. Вспоминая ее, я чувствовал то же самое, что ощущал, когда видел Грея после долгой разлуки. Я любил его так же крепко, как батю и маменьку. Теперь значится и Василису…

По пути домой, моя улыбка растягивалась как тетива лука, я весело перепрыгивал лужи, приветствовал прохожих, и осыпал их любезностями. Даже Камышинские не казались мне такими злыми, и я больше не желал им худого.

Вечерело. Прохлада лениво тянулась от реки, наполняя собой парчумские улицы, а бабульки, сидя на скамейках у своих калиток, перемывали кости прошедшему дню.

Глава 5

Второй свадьбе не быть

Безветренное августовское утро звало меня на Пихтоварку. В это время карась берет неохотно, а вот гальянов побаламутить в истоке озера — святое дело. Для этого нужен хороший сачок, которого у меня пока не было. Сматрячить обод из проволоки или прутьев — задача не трудная, а вот где сетку взять? С этим добром беда. Те сети, что шли на промысел, были крупными — самая маленькая ячея на пятнадцать — в нее гашики прошмыгнут и не заметят. Нужно что-то поплотнее, вроде сетки против комаров, которую тоже днем с огнем не сыщешь. Сидя на крыльце я ломал голову, придумывая выход из положения. И вдруг меня осенило — фата! У маменьки в шкафу сохранилось свадебное платье, она его почему-то не выкидывала, а хранила уже несколько лет. На память? Есть же фотокарточки! Надеть его еще раз? Зачем, ведь свадьба — один раз в жизни! Грей смотрел на меня одобряюще. Немного поразмыслив, я пошел на дело.

Оставив сандалии на веранде, я тихонечко открыл дверь в дом.

Батя в это время работал. Маменька, должно быть, на летней кухне варила что-то скотине. На всякий случай я крикнул:

— Ма?

Тишина. Слышно только тиканье настенных часов. В доме царила прохлада и я уже четко представлял, как натягиваю фату на каркас из проволоки.

Отворив дверцу шкафа, я глазами пробежался по разноцветным маменькиным платьям. Они напоминали радугу после дождя, которую заточили в деревянный ящик. Но свадебного там не было. Наверное на верхней полке, подумал я, и пошел за стулом. Открыв верхнюю дверцу, я отшатнулся и кое-как устоял на стуле — на меня вывалилась куча тряпок. Среди них находился заветный мягкий ком белого цвета.

Я заранее приготовил ножницы и, чуя беду, начал кромсать ткань. Подумаешь, память. Батя живой — вот тебе и память. А сачок выйдет что надо. Пацаны ни в жизнь не догадаются, из чего сетка!

— Митя? — послышался мамкин голос с улицы.

Меня тут же прошиб пот, что же делать!? Ножницы метнул под диван, останки фаты — за пазуху под майку. Встаю, и вижу свое отражение в зеркале на стене — с таким животом я похож на Селиваниху. Сел на диван и прикусил губу с мыслью, что лучше бы попросил фату. Но ведь не отдала бы, ей Богу не отдала бы платье!

А уже через мгновение моему сиятельству любезно распахнулись двери нашего чулана.

— Посиди, подумай, — бросила мне вслед мать, захлопнув двери.

Меня секли пару раз за спички, да за разбитые банки на огороде. Но это сущие мелочи в сравнении с этим. Обиды я никакой не чувствовал, особенно, если предположить, что мне в итоге оставят сетку, ведь она теперь точно никому не нужна. Коль так, то это казалось мне более или менее нормальным наказанием за проступок. Но это был не факт.

Подстелив рваную фуфайку на свободную от банок полку, я расположился поудобнее. Ветер, пробиваясь из щелей между досками, щекотал мне лицо. Свет проникал через них же, падая на тряпки, двуручную пилу на стене и дощатый пол.

Я знал, что в чулане обитает мышь, а может быть и не одна — мы неоднократно находили погрызанные куски мыла. Но это знание не слишком тревожило меня: вряд ли я им был интересен. К тому же полевок на покосе мне не раз доводилось брать в руки. Я боялся пауков, но в чулане их ни разу не видел, а значит их там просто не было.

Мысли о Василисе сами наполняли мою пустую белобрысую голову. Мне нравилось мечтать, как мы бежим с ней под дождем через поле, я защищаю ее от грозы, и мы держимся за руки. Потом, после дождя, обнявшись катимся по склону луга, смеемся, и ее рыжие локоны застилают мое лицо. Это, наверное, и называют любовью, когда хочется держаться за руки, и прижиматься друг к другу. Я размышлял о том, какими будут наши дети, молоко как я, или рыжими? Но одно знал наверняка: конопатыми будут точно. Мои губы растянулись в улыбке, которую никто не мог увидеть в темноте. Подоткнув рукав фуфайки себе под голову, я задремал.

…Я видел себя на реке в лодке, которую туман щедро стелил молоком. Прохлада раннего утра, словно молитва, успокаивала мое тело. Где-то вдали слышалось тихое чудесное песнопение, которое перебивали лишь