— А самогонку жрать держут!? Вы на него только поглядите! — вопила Селиваниха

— Кузьминишна, ты лучше сынку своего с печи иди подыми, все бока-то уже, поди, отлежал. И вообще, я с поленом говорить не стану, и сюды больше — ни ногой. Злые вы! — закончил дед Илья, и снова начал уходить.

— Ладно, стой. Давай щенка. Митька, подойди к матери, пущай нальет горилки и корку хлеба завернет.

Безымянный рыжий комок, уже осваивал новый дом, весело размахивая коротким хвостиком, и я сразу узнал в нем своего будущего друга.

Сегодня утром на меня смотрели те же верные глаза, но уже здоровенного сильного пса, готового вступить в схватку с любым хищником, лишь бы доказать свою преданность.

Самым вкусным угощением была для него коровья или бычья кость, которых у меня всегда было припасено впрок. Когда он ел, никто не мог подойти к нему ближе чем я, а мне он позволял себя оседлать. Я мог даже вырвать кость из его пасти, а Грей послушно ждал, когда я ее верну.

Нашу игру прервал радостный маменькин голос:

— Митенька, мы с отцом уже было смирились с нападками школьных учителей за твою нелюбовь к наукам, а ты интерес к грамоте проявить решил?

В руках у нее была толстая книга в темной кожаной обложке с выдавленными на ней знаками непонятного вида.

Я поутру вещи в стирку собирала и нашла ее под твоим столом. Ты где ее взял, сынок? Странная такая, тяжелая, да еще и не на нашем. Языки собрался изучать, что ли? И что это за язык такой? Такого я никогда не видела ни в одной гимназии Ленинграда.

Это был не сон… Под коленками у меня задрожало, и я прижал Грея к себе.

— Это мне Гера дал почитать, — взволнованным голосом выпалил я.

— Твой Гера сам-то давно читать научился? Он ведь считать умеет только пока пальцев на руках хватает, — засмеялась она. — Но я не сержусь. В знаниях сила, сынок. Это всяко лучше, чем из рогатки своей воробьев расстреливать. Ты ее в газетку оберни, чтобы не запачкать. Такие вещи требуют к себе бережного обращения.

Взяв в руки книгу, я почувствовал легкое недомогание и голова тут же наполнилась тяжелым свинцом. Грей поджал хвост и сразу сиганул в будку, оставив свою косточку надоедливым мухам, которые роем появились из ниоткуда.

Пожелав поскорее избавиться от этого «подарка», я натянул сандалии и вышел на улицу. Проходя мимо дома деда Коли, я подошел к колодцу. В деревне их было всего три. Батя говорил что этот был самым глубоким. Оглянувшись по сторонам, я достал из-за пазухи талмуд и быстро кинул его вниз. Книга, открывшись на лету, ударилась о блестящую цепь, потом о стенку покрытую толстым куском льда, и о ведро, привязанное к цепи. Всплеска от падения в воду я не услышал, хотя, когда мы с соседскими ребятишками бросали туда камни, гул эха был ужасающим.

Вздохнув с облегчением и пройдя несколько шагов вперед, я посмотрел на небо, которое очень быстро начало заволакивать темными грозовыми тучами. Раздался гром такой силы, что я от испуга присел на корточки. Мгновенно поднялся ветер, деревья закачались, будто в танце. Стало резко темнеть, и крупные капли дождя уже выцеливали крыши домов, грохоча по их шиферу.

Я побежал домой. Начался ливень. Несмотря на то, что до дома мне было рукой подать, промок я до нитки. Ветер мотал нашу черемуху из стороны в сторону так, что ее ветви били по окнам дома. Маменька сетовала на перемену погоды, переживая что градом может побить теплицы. Я швыркал горячий чай и смотрел в окно, где стрелы молний изредка били вдали.

Вечерело. Воздух после дождя наполнялся прохладной свежестью. На дорогах, на радость местной ребятне, образовались серые лужи, в которых подныривая и трепыхаясь, уже плавали гуси. Мелкие ручейки наполняли канавы.

Шарканье старых сапогов по тротуару у нашей ограды, заставило Грея навострить уши и вытянуться в спине. Наблюдая за ним из окна, я мельком увидел знакомую голову, седая прядь которой, по мере приближения, из-за хромоты своего хозяина, как поплавок, то появлялась, то исчезала за забором. К бате пришел Гера.

Прикрыв будку своим телом, чтобы не выскочил Грей, я махнул рукой в сторону летней кухни, приглашая старика пройти. Гера юркнул в двери, оставляя следы на еще не просохшем дощатом тротуаре. Батя сидел за столом, держа в одной руке шило, а во второй валенок.

— Присаживайся, Герман Ефимыч, — сказал батя, не выпуская из зубов самокрутку.

— Так уж насиделся я, Егор, сегодня весь день сетку чинил, так, что спина не гнется. Рыба дурная пошла нынче — в ячею попадает и мечется как сумасшедшая. Чего метаться, раз уж твой час пришел, смирись, и на сковородку, — с беззубой улыбкой добавил он.

Я примостился на полу и распутывал клубок капроновой нити, подготавливая ее к натирке гудроном. Это делалось для того, чтобы при прошивке валенка нить служила дольше, и не расползлась от сырости раньше положенного. Помимо прочего, я грел уши. Мне всегда было любопытно, о чем говорят взрослые.

Гера налил себе полную кружку чая, и принялся сворачивать самокрутку.

— Тут какое дело, — продолжил отец, — скоро год будет, как наша Тамара Филипповна богу душу отдала. Женщина жизнь прожила достойно. Сколько детишек наших в школе воспитала, сколько добра людям сделала… Я худого о ней даже от самых сварливых старух ни разу не слыхивал.

— Так и я не слыхивал, — швыркая горячий чай, поддакнул Герман.

— Народ наш парчумский, хоть и разный, но схоронили по-человечески, помогал каждый, чем мог. Надо бы крест справить хороший, могилка уже устоялась и просела. Руки у тебя, Герман, золотые, а материалом я тебя обеспечу.

— Ну, а чего и не справить, делов-то, Егор? А если помянуть сейчас надобно, то я готов.

Отец посмотрел на старика, улыбнулся по-доброму, воткнул в стол шило, затушил цигарку и повернулся ко мне.

— Митька, хватит с ниткой играться, ступай, достань из чулана банку. Да так, чтобы мать не видела.

Чулан находился на веранде дома. В нем хранились разные соленья, бочка квашеной капусты, совки для сбора ягод, старые тряпки, которые жалко выбрасывать, косы, топоры, рубанки и прочие инструменты. Там же на полках, разлитая по банкам, стояла горилка. У бати всегда был серьезный запас, хоть он ею шибко и не увлекался. «В деревне, — говорил он, — самогон есть вторая валюта». Ею можно было платить за любую работу, или обменять на продукты.

Независимо от погоды, летом внутри