– Вы уже знаете, что она вдова?

– Это все, что она сказала, – подтвердила Лиз.

– Понимаю.

Затем она подошла к своему столу, а Барбара, после того какналила себе очередную чашку черного кофе, вернулась на голубую виниловуюкушетку. Она со вздохом села и почувствовала себя совершенно измученной.Почему, черт возьми, она пообещала ничего не говорить Эндрю? Имеет же он правознать, что его мать, возможно, при смерти. А если бы она сказала ему, чтотогда? Дафна выделяла ему более чем достаточно из своих гонораров в последниегоды, но ему было нужно гораздо больше. Ему была нужна Дафна, и никто другой...и если она умрет... Барбара содрогнулась, посмотрела на снег, который опятьстал падать за окном, и почувствовала, что на душе у нее так же уныло.

Дафна ничего ей о нем не сказала в первый год работы у нее.Вообще ничего. Она была известным автором, работала больше многих других,практически не имела личной жизни. Впрочем, в этом не было ничего странного.Где бы она нашла на нее время, если писала по две большие книги в год? Она немогла этого себе позволить. В сочельник Барбара задержалась у Дафны допоздна ивдруг обнаружила ее в кабинете рыдающую. Именно тогда она все сказала ей оДжеффе... и Эми... и Эндрю... Эндрю – ребенок, которого она зачала в ночьрокового пожара... ребенок, родившийся девять месяцев спустя, когда ей было такодиноко без семьи, без мужа, без друзей, которых она не хотела видеть, потомучто все они напоминали ей о Джеффе. Эти роды были совершенно другими, чемпервые. Эми родилась с громким криком, когда Джефф держал Дафну за руку, и обаони то плакали, то заливались победным смехом. Эндрю Дафна рожала сложно:каждому его вздоху угрожала пуповина, пока наконец через восемнадцать часов они его мать не были милостиво освобождены срочным кесаревым сечением.

Доктор говорил, что новорожденный издал странный, тихийзвук, когда появился на свет, и был почти синим и что они прилагали все усилия,чтобы спасти его и Дафну. Когда анестезия прошла, она была слишком слабой,чтобы взять его. Но Барбара навсегда запомнила выражение глаз Дафны, когда тарассказывала ей о том, как сестра впервые положила его ей на руки. Вдруг больисчезла, все в мире потеряло значение, когда она взяла этого малыша, которыйсмотрел на нее очень серьезным, недетским взглядом и был так похож на Джеффри.Она назвала его Эндрю Джеффри Филдс. Дафна хотела назвать его именем отца, ноне решилась. Имя «Джефф» каждый раз вызывало бы слишком много болезненныхвоспоминаний, поэтому она назвала его Эндрю. Это было имя, которое они выбралидля мальчика, когда Дафна была беременна Эми. Она также рассказала Барбаре отом, какой пережила шок и радость, когда обнаружила через шесть недель послепожара, что беременна. Только это было единственным, что позволило ей пережитьэти кошмарные месяцы, единственным, что удержало ее от самоубийства. И онаосталась жить, как и Эндрю, несмотря на его неблагополучное рождение. Он былочаровательным, розовощеким, веселым малышом. У него были, как у Дафны,васильковые глаза, но в остальном он был точной копией отца.

Дафна сняла маленькую квартирку для них двоих и всю детскуюзавесила фотографиями Джеффри, чтобы в один прекрасный день малыш узнал, какимбыл его отец, а в небольшой серебряной рамке поместила фотографию его сестры.Только когда Эндрю исполнилось три месяца, Дафна стала подозревать, что с нимчто-то неладно. Он был самым покладистым ребенком, какого она когда-либовидела, упитанным и здоровым. Но однажды Дафна уронила на пол целую стопкутарелок, а он спокойно лежал на кухонном столе и даже не вздрогнул при этом.Она хлопнула в ладоши у него над ухом, а он просто улыбнулся ей. Ее охватил тихийужас. Дафна не отважилась сразу обратиться к специалисту, но при очередномпосещении врача она как бы невзначай задала пару вопросов, и он моментальнопонял, что она подозревает. Ее наихудшие опасения подтвердились. Эндрю был отрождения глухим. Он время от времени издавал случайные звуки, но только позжеможно было выяснить, является ли он еще и немым. Неизвестно было, явилось лиэто результатом шока, пережитого ею сразу после зачатия, или лечения, котороеона прошла в больнице от ожогов и ран, полученных при пожаре. Она провела вбольнице больше месяца, принимала много лекарств, никто даже не предполагал,что она беременна. Но какова бы ни была причина потери слуха, она была полной инеобратимой.

Дафна любила его горячо, с рвением и самопожертвованием. Днемона проводила с ним каждую свободную минуту, ставила будильник на пятьтридцать, чтобы наверняка проснуться раньше его и быть готовой ко всему, что быни принес им день, готовой помочь ему в любую трудную минуту. А таких минутбыло много. Сначала она панически боялась потенциальных опасностей, которыемогли его подстерегать, но со временем привыкла предупреждать своего малыша,ведь он не имел понятия о сигналах машин, лае собак и шипении бекона насковороде.

Она постоянно пребывала в стрессе. И все же выпадалибесконечно драгоценные минуты, часы, когда слезы нежности и радости от общенияс сыном лились по ее щекам. Он был очаровательным, лучезарным ребенком, носнова и снова ей приходилось сталкиваться с истиной, что его жизнь никогда небудет нормальной. В конце концов все в ее жизни остановилось, кроме занятий сЭндрю. Она посвящала сыну каждую свободную минуту, боясь оставить его скем-либо, боясь, что другие могут не понимать так хорошо, как она, опасностей иразочарований, которые его поджидали. Она брала на свои плечи все заботы о егожизни, и каждую ночь ложилась спать обессиленная, истощенная этими усилиями.Бывали также моменты, когда ее собственные огорчения от общения с глухимребенком почти одолевали ее, когда для того, чтобы побороть в себе желаниезакричать на него или нашлепать, ей приходилось сжимать зубы и кулаки. Ейхотелось наказать не Эндрю, а жестокую судьбу, которая сделала глухим еелюбимое дитя. Она трудилась с тяжелым ощущением, что это она виновата, что онадолжна была это предотвратить. Дафна не смогла спасти Джеффа и Эми от гибели вогне, а теперь она не могла оградить Эндрю от этой жестокой реальности. Онабыла не в силах что-либо изменить. Она перечитала все книги, какие только могланайти о детях с врожденной глухотой, и она показывала его всем специалистам вНью-Йорке, но они были бессильны ему помочь. Дафна воспринимала очевидностьэтого почти с яростью, как врага, с которым надо бороться. Она столькопотеряла, а теперь и Эндрю... Несправедливость случившегося пылала в ней, кактихая ярость, а ночью ее мучили кошмары про пожар, и она с криком просыпалась.

Специалисты, которых она посещала, советовали ей со временемотдать Эндрю в специальную школу, что было бы для него самым лучшим, посколькуон не сможет общаться с нормальными детьми. И они еще и еще раз подчеркивали,что, несмотря на нечеловеческие усилия Дафны, существуют барьеры, которые онане в силах преодолеть. Хотя Дафна знала Эндрю лучше, чем кто-либо, даже онаиспытывала трудности в общении с ним, и специалисты предупреждали, что черезнекоторое время она будет обижаться на него за собственные просчеты. В концеконцов, она не была профессионалом, настаивали они, он же требовал большейквалификации, чем она могла ему предложить. Кроме того, постоянная изоляция отдругих детей сделала его подозрительным и враждебным в те редкие моменты, когдаон их видел. Слышащие дети не хотели играть с ним, потому что он был другим, иих жестокость причиняла Дафне такую боль, что она не ходила с ним на детскуюплощадку. И все-таки она противилась идее окружения Эндрю такими же, как он,детьми, и поэтому держала его при себе. Между тем доктора продолжали дониматьее насчет отправки сына в специальный интернат.