– Интернат? – воскликнула она на приеме у одногоизвестного врача. – Я никогда такого не сделаю. Никогда!

– То, что вы делаете, гораздо хуже, – мягко возразил еесобеседник. – Подумайте сами, Дафна: дома вы не сможете научить его тому, чтоон должен знать. Ему требуются совершенно иные навыки, чем те, которые высумеете ему дать.

– Тогда я сама их освою!

Она кричала на него, потому что не могла кричать на глухотуЭндрю, или на жизнь, на судьбу, или на богов, которые были так неблагосклонны кней.

– Провалиться мне, но я выучу их, и я буду сидеть с нимдень и ночь, чтобы помочь ему!

Но она уже это делала, и это не работало. Эндрю жил в полнойизоляции.

– А когда вы умрете? – спросил педиатр грубовато. – Выне имеете права так с ним поступать. Вы сделаете его целиком зависимым от вас.Дайте ему право на собственную жизнь, черт возьми! Школа научит егосамостоятельности, она научит его жить в нормальном мире, когда он будет кэтому готов.

– И когда это произойдет? Когда ему будет двадцатьпять? Тридцать? Когда у него уже не будет сил покинуть мир, в который егопоместили? Я видела людей оттуда, я говорила с ними через переводчика. Они дажене верят, что когда-нибудь, как они говорят, «услышат людей». Они всеотверженные, черт возьми! Некоторым из них по сорок лет, и они никогда не жилинигде, кроме интерната. Этого я ему не желаю.

Эндрю сидел, наблюдая за разговором, завороженныйжестикуляцией и выражением лиц, но ничего не слышал из гневных слов,произносимых матерью и доктором.

В течение трех лет Дафна продолжала сражаться, наносяпостоянный ущерб Эндрю. Тем временем стало очевидно, что Эндрю не сможетговорить, и, когда ему исполнилось три года, ее новые попытки познакомить егосо здоровыми детьми на площадке потерпели поражение. Все его сторонились,словно откуда-то знали, что он совсем другой. Однажды она увидела, как он сиделв песочнице один, смотрел на других детей, по его лицу текли слезы, а потом онпосмотрел на свою маму так, как будто хотел спросить: «Что во мне не так?» Онаподбежала к нему, схватила на руки, нежно покачивая. Оба плакали, чувствуя себяотверженными и испуганными. Дафна чувствовала, что подвела его. Через месяцвойна для Дафны закончилась. С тяжелым сердцем она стала ездить по школам,которые отчаянно ненавидела, чувствуя себя так, словно в любой момент у нееготовы отнять сына.

Она бы не вынесла еще одной потери в своей жизни. И все жезнала, что если этого не сделает, то исковеркает собственное дитя. Освободитьего – самое большее, что она обязана была ему дать. И наконец нашлаединственную школу, где она согласилась бы его оставить. Школа находилась внебольшом уютном городке в Нью-Гемпшире, ее окружали березовые рощи, в паркебыл симпатичный прудик и речка, где дети ловили рыбу. И что ей понравилосьбольше всего, так это то, что там не было «воспитанников» старше двадцати лет.Их не называли пациентами или больными, как то было принято в другихинтернатах. Их называли детьми и учащимися, как обычных людей. И большинствовозвращались в семьи после достижения старшего подросткового возраста, чтобы повозможности поступить в колледж или начать работать. Пока Дафна медленнопрогуливалась по парку с директором, статной седой женщиной, она вновьпочувствовала всю тяжесть своей утраты, сознавая, что Эндрю может провестиздесь около пятнадцати лет или по крайней мере лет восемь – десять. Предстоящаяразлука разрывала ей сердце. Это был ее последний ребенок, ее последняя любовь,единственная родная душа, и она собиралась его покинуть. От этой мысли глазаснова наполнились слезами, и Дафна ощутила ту же пронзительную, невыносимую боль,которая терзала ее на протяжении месяцев, прежде чем она приняла решение. Когдаже слезы потекли по лицу, она почувствовала на плече руку директрисы и вдругочутилась в тесных и сердечных объятиях этой пожилой женщины и выплакала всюболь минувших четырех лет, включая и ту, что накопилась до рождения Эндрю.

– Вы делаете важное дело для вашего сына, миссис Филдс,и я знаю, как это трудно. – И потом, когда рыдания наконец утихли: – А у васесть работа?

Вопрос прозвучал как удар. Неужто они сомневались в еевозможности оплатить его содержание? Она запасла некоторую сумму денег из их сДжеффом сбережений и была крайне экономной. Она купила себе только одно платье,не считая нескольких приобретений после пожара, и собиралась тратить всюстраховку Джеффа на школу столь долго, сколько потребуется. Но теперь, конечно,с уходом Эндрю, она могла вернуться на работу. Она не работала со смертиДжеффа. Сначала она выздоравливала, а потом обнаружила, что беременна. Тогдаона в любом случае не могла бы работать, совершенно обезумев от горя после ихсмерти. И «Коллинз» выплатил ей щедрое выходное пособие, когда она подалазаявление об уходе.

– Нет, я не работаю, миссис Куртис, но мой муж оставилмне достаточно, чтобы...

– Нет, я не об этом. – Улыбка директрисы была полна сострадания.– Я хотела знать, свободны ли вы, чтобы остаться здесь на какое-то время.Некоторые из наших родителей так делают. Первые месяцы, пока ребенок привыкнет.А Эндрю еще такой маленький...

Там было пятеро детей его возраста, отчасти поэтому она и выбралаэту школу.

– В городе есть очаровательная маленькая гостиница,которой владеют супруги-австрийцы, и у них всегда есть свободные места. Вамстоит об этом подумать.

Дафна почувствовала себя так, словно получила отсрочку. И еелицо просияло.

– Я смогу видеть его каждый день? – Слезы сновавыступили у нее на глазах.

– Поначалу. – Голос миссис Куртис был мягким. – Современем для вас обоих будет лучше, если вы начнете сокращать посещения. Изнаете ли, – она тепло улыбнулась, – он будет ужасно занят со своими друзьями.

В голосе Дафны прозвучало отчаяние:

– Вы думаете, он меня забудет?

Они остановились, и миссис Куртис посмотрела на нее:

– Вы не теряете Эндрю, миссис Филдс. Вы даете ему все,что ему будет необходимо для нормальной и успешной жизни.

Месяцем позже они с Эндрю совершили путешествие по НовойАнглии, и она вела машину как можно медленнее.

Это были последние часы их прежней жизни, и ей хотелосьрастянуть их как можно дольше. Она чувствовала, что не готова оставить его, акрасота сельской местности почему-то делала разлуку еще более тяжелой. Листьяжелтели, и холмы окрасились в темно-красные и ярко-желтые тона, с дороги быливидны дома, конюшни, лошади, поля и маленькие церковки. И вдруг она вспомнила обольшом прекрасном мире, окружавшем их квартиру, из которой она не хотела еговыпускать. Всего этого Эндрю никогда не видел, он показывал пальчиком и издавалнепонятные нечленораздельные звуки, означавшие, что он хочет задать ей вопрос.Но как она могла объяснить ему существование мира, полного людей, самолетов иэкзотических городов, таких, как Лондон, или Сан-Франциско, или Париж? Онавдруг осознала, сколь многого она его лишила и сколь немногому на самом деленаучила, и знакомое чувство неудачи опять переполнило ее, пока они ехали поалым холмам Новой Англии.