Семь этих вопросов подобны были мощным ударам кнута, итолько после седьмого наступила пауза, сродни удушению.

– Что вы говорите, товарищ? Да как же можно так говорить,товарищ...

Любовно отглаженный носовой платок, прижатый к лицу,мгновенно превратился в унизительную тряпку. «Расстрельщик» бешено шарахнулкулаком по столу.

– Тамбовский волк тебе товарищ!

Борис Никитич вбок потянул свой изысканный галстук. Позднее,анализируя это состояние и унизительные движения, он все оправдывалнеожиданностью. Так, очевидно, и было; мог ли он предположить, что в роднойклинической обстановке ждет его допрос с пристрастием.

Второй чекист, «либерал», не без некоторого возмущенияповернулся к товарищу:

– Возьми себя в руки, Бенедикт! – Тут же приблизился кГрадову, мягко притронулся к плечу: – Простите, профессор, у Бенедикта поройнервы шалят. Последствия Гражданской войны... пытки... в белых застенках...Классовая борьба, Борис Никитич, порой принимает очень жестокие формы... чтоделать, порой мы становимся жертвами истории... вот поэтому и хотелось быизбежать ошибок, рассеять недоверие, накопившееся к вам, а стало быть, увы,чисто механически, и к вашим детям... при всем огромном уважении к вашемуврачебному искусству... особенно важно, чтобы ученый с таким именем занялправильную позицию, показал, что ему не безразличны судьбы республики... что онсердцем, сердцем с нами, а не холодным расчетом буржуазного «спеца»... и вот втаком важнейшем деле, как спасение нашего героя командарма Фрунзе, хотелось бывидеть, что вы не прячетесь в кусты ложного объективизма... не отстраняетесь...

Борис Никитич опускал голову, бесповоротно праздновал труса.

– В конце концов, – пробормотал, – я и не говорил,что хирургическое вмешательство противопоказано...

Мягко обласкивающая его плечо рука нажала еще чуть-чутьпосильнее; между плечом и рукой возникал своего рода интим.

– В известной степени радикальные меры всегда эффективнеетерапии...

Рука отошла. Не поднимая головы, он почувствовал, чточекисты обменялись удовлетворенными взглядами.

* * *

Вадим Вуйнович, придерживая хлопающий по бедру планшет,стремительно сбегал по лестнице навстречу только что подъехавшим Базилевичу идвум его помощникам из штаба Московского военного округа.

– Разрешите доложить, товарищ Базилевич. Нарком принялрешение идти на операцию. Предложение Политбюро подкреплено большинствомконсилиума. Сейчас уже идет подготовка...

Командующий МВО медленно, как будто желая сбить ритмзапыхавшегося нервного комполка, расстегивал шинель, обводил взглядомвестибюль, лестницу, окна, в которых в осенней серости выделялись черные стволыдеревьев и белые полоски первого снега.

– Караулы ГПУ продублировать нашими людьми, – тихосказал он одному из своих помощников.

– Есть, – последовал короткий ответ.

Вадим не смог скрыть вздоха облегчения. С приходомБазилевича ему показалось, что все еще может обойтись, мощная логика РККАскажет свое слово, и странная зловещая двусмысленность, собравшаяся под сводамиСолдатёнковской больницы, окажется лишь плодом его воображения.

* * *

К полуночи добрая половина гостей, то есть респектабельнаяпублика, разъехалась с дачи Градовых, что навело неиссякающего тамадуГалактиона Гудиашвили на новые грустные размышления о природе «старшихбратьев», россиян. «С пэчалью я смотрю на этих москвычей, какие-то, понимаешь,стали слишком эвропэйцы, прямо такие нэмцы, нэ умэют гулять», – говорилон, забыв о своих недавних пассажах о скифских варварах. Все-таки он продолжалверховодить за опечаленным столом, стараясь хотя бы оставшихся напоить допьяна.

Еще больше, чем респектабельная публика, огорчала дядюГалактиона молодежь: она и не разъехалась, и на «вэликолепные» напитки малообращала внимания. Забыв о том, что молодость в жизни бывает только один раз(«Только один раз, Мэри, дорогая, ты знаешь это не хуже меня»), молодежьсгрудилась на кухне и галдела, как кинто на базаре, спорила по вопросамосточертевшей всем народам средиземноморского бассейна мировой революции.

Споры эти вспыхнули как бы стихийно, однако никто и несомневался, что они вспыхнут. Было бы странно, если бы в конце концов не былизабыты все второстепенности, флирт и вино, анекдоты, поэзия, театральныесплетни и если бы не вспыхнул на кухне – вот именно и непременно на кухне,среди немытых тарелок, – характерный для интеллектуальной, партийной иоколопартийной молодежи спор на политические темы. Страстные революционеры тутбыли, разумеется, в полном и подавляющем большинстве, однако сколько голов,столько и разных путей для скорейшего достижения счастья человечества. «Органов»пока эта молодежь не так уж боится, ибо полагает ЧК – ГПУ отрядом своейсобственной власти, а потому можно и голосовые связки надрывать, и рукамиразмахивать, и не скрывать симпатий к различным фракциям, к троцкистам ли с их«перманентной революцией», к какой-нибудь до сего вечера неизвестной «платформеКотова – Усаченко», к антибюрократической ли «новой оппозиции» и даже к«твердокаменным» сталинистам, которые даже и при всей их унылости все-таки тожеведь имеют право высказаться, ведь никому же нельзя зажимать глотку, ребята,ведь в этом-то как раз и состоит смысл партийной демократии.

Из общего шурум-бурума мы вытащим пока всего лишь несколькофраз и предложим читателю вообразить их гулкое эхо, проходящее по студенческимаудиториям того времени.

«...Пора покончить с нэпом, иначе мы задохнемся отсытости...»

«...Социализм погибнет без поддержки Европы!..»

«...Ваша Европа танцует чарльстон!..»

«...ЛЕФ – это фальшивые революционеры! Снобы! Эстеты!..»

«...Бухарин поет под дудку кулаков!..»

«...Слышали, братцы, в Мюнхене появилась партиянационал-большевиков? Нет предела мелкобуржуазному вздору!..»

«...Почему от народа скрывают завещание Ленина? Сталинузурпирует власть!»

«...Вы плететесь в хвосте троцкизма!..»

«...Лучше быть в хвосте у льва, чем в заднице усапожника!..»

«...В старое время за такое бы по морде!»

Время было пока еще «новое», и обошлось без мордобоя, хотяНиночкин «пролетарский друг» Семен Савельевич Стройло не раз вожделенновзвешивал в руке непочатую банку «царских рыжиков».

* * *