– Зайди.

– Но… – проговорил Соломон в замешательстве, – тамженская половина, я знаю… А у вас это карается смертью.

– Да, – сказал Рус, и в голосе было столько горечи, чтоСоломон удивленно вскинул голову. Вождь варваров никогда не выгляделтаким. – Это женская половина… Взгляни на то, что боги все же забирают длясебя. Завтра уже ее никто не увидит. Здесь, среди людей.

Он придержал полог, и Соломон решился шагнуть внутрь. Вшатре было чадно и душно от спертого воздуха, а от запаха паленой шерсти сразузаслезились глаза. Корнило непрерывно колотил в бубен, другой волхв сипло истрашно хрипел на большой трубе, а прямо посреди шатра на расстеленной шкурележала молодая женщина. Соломон не поверил глазам, видя, как за одну ночьИсфирь иссохла как скелет. Острые кости так натягивали желтую кожу, что едва непрорывали. Глаза ввалились, она дышала часто, с хрипами.

Рус сказал мертво:

– В ней вся моя жизнь. Но она умирает.

Соломон быстро взглянул на вождя. Лицо юного князя, разомпостаревшего, дергалось, в потемневших глазах стояли слезы. Голос колебался,как тростинка на ветру.

– Что с ней?

– Боги всегда берут лучших, – прошептал Рус. – Нокогда она умрет… умру и я.

Соломон наклонился к больной. Сперва он чувствовал за спинойгрозного вождя варваров, видел свирепые взгляды волхвов, затем осталось тольколицо больной, ее дыхание, ее раскрытый рот с распухшим языком, что едвапомещается во рту, вздутые железы на шее, налитые кровью белки…

Когда он разогнулся, в черепе ломило от стука бубна исиплого рева трубы. Мутные капли пота ползли по лицу, перед глазами стояласерая пелена дыма. В груди першило и хрипело.

– Князь, – сказал он хрипло, – этой женщине…возможно… еще можно помочь. Но не знаю, возьмешься ли ты…

Рус повел дланью, и стук бубна оборвался. Корнило повернул кСоломону мокрое от пота лицо, в глазах был гнев, а волхв с трубой так и застыл,переводя испуганный взор с одного на другого. В гробовой тиши Руспроговорил медленно, в голосе прозвучала глубокая, как бездны ада, скорбь:

– Как ты осмелился?.. Я ли не сказал тебе, что в нейвся моя жизнь?

– Сказал, – ответил Соломон и поклонился, – ноесли надо поступиться большим, чем… жизнью?

– Говори, – потребовал Рус. – Я уже сделалтакое однажды, когда отнял ее у богов.

– Тогда вели вынести ее на свежий воздух, – сказалСоломон торопливо, спеша договорить, пока его не ударили по голове. –Еще надо принести холодной воды и отвара полыни…

Волхвы грозно заговорили. Рус сдвинул брови:

– Ты много знаешь, старик. И тебе многое позволено. Ноты осмеливаешься порицать наших богов?

Соломон еще раз поклонился, чувствуя свое полное бессилие,попятился к выходу.

– Прости, доблестный князь. Позволь мне уйти. Мои люди ужезапрягают коней.

Он был у выхода, когда могучая рука ухватила его за воротрубашки.

– Погоди! – Голос Руса был похож на рык разъяренного льва. –Ты осмелился сказать, что ты мог бы противостоять могучей и всесметающей сосвоего пути воле наших свирепых богов?

Волхвы заговорили громче. Корнило вытащил из складок своейбелой одежды длинный узкий нож. Лезвие, однако, было из кремня. Соломон узналжертвенный нож, такими же точно ритуальными ножами, освященными вековойтрадицией, когда еще не было в помине ни железа, ни бронзы, ни даже меди, в егонароде делали обрезание.

– Нет-нет, что ты! Кто осмелится им перечить? Вон они какиерогатые и могучие… Я сказал только, что боги, может быть, лишь проверяюттебя. Готов ли ты бороться за эту женщину до конца? Или отдашь ее с легкостью?

Рус прорычал:

– С легкостью? Да я весь мир готов… Да я… Да все… Да…Если вылечишь ее, то на свете не будет ничего, что я не мог бы тебе отдать вуплату. Ты понял?

Разъяренный, он все же увидел, как Корнило с младшим волхвомобменялись встревоженными взглядами. Но разве не они сказали, что боги решиливзять его жену к себе на небеса? И ничто на свете уже не изменит их волю?

А Соломон торопливо шагнул к ложу больной. Здесьон чувствовал себя в большей безопасности, ибо сразу ­спа­сительно начиналтревожиться, как лечить правильно, что успеть сделать, и тогда забывал прозанесенные над головой топоры.

Корнило был в ярости. Рус выставил у шатра стражу,пропускали только Соломона и мальчишку, что носил ему снадобья. Когда Корнилоявился с котелком горящей смолы, у шатра его встретили острия копий.

– Князь велел пока не мешать!

На лицах воинов Корнило видел сочувствие. Все-таки свойволхв знает лучше, чем чужак. К тому же тот и вовсе враг, а всяк знает,что лучше от руки друга принять смерть, чем от чужака спасение.

Рус сидел поблизости у костра, зябко ежился. Всегда огромныйи пышущий здоровьем, сейчас он сжался, постарел, смотрит в огонь затравленно,будто там видит свою жуткую и позорную смерть. На бритой голове добавилось двашрама, еще покрытых запекшейся коркой крови.

На звук шагов волхва даже не повел головой. Корнилу поразилоуниженное, как у побитой собаки, выражение лица, еще вчера свирепого и лютого.Не двигаясь, молодой князь сказал безжизненным голосом:

– Почему я не могу взять ее болезнь? Хотя бы частицу…

Корнило бросил свирепо:

– Да потому, что она не отдает сама!

Он вздрогнул:

– Думаешь…

Корнило прервал задушенным от ярости голосом:

– Ты хоть знаешь, что творишь?

Рус опустил красные набрякшие веки.

– Ты о чем?

– О чужаке!

– Он… лечит хуже тебя?

– Рус, ты не понимаешь… Ты ослеплен красотой этой женщины…но свершаешь святотатство не меньшее, чем твоя сестра, что горевала по врагу ине радовалась победе своих! Ты позволил не просто чужому лекарю, а чужомуволхву лечить, призывая своих богов!.. А это значит, попирая наших.

Рус зябко повел плечами. Голос его дрогнул:

– Я хочу, чтобы она жила.

Корнило почти прорычал:

– Любой ценой?

– Ну… я готов отдать свою кровь, свою жизнь, всего ­себя…

Корнило воздел к небу руки:

– Князь, одумайся! Ты прогневал чужих богов, когда похитилэту женщину из их рук, и это тебе сошло. Мы вовремя убрались из чужих земель, аздесь тем богам власти нет…

Рус качнул головой:

– Я помню, ты поддержал меня. Спасибо.