– На… до…

В горах, или подземелье, гулко и страшно отдалось эхо.Он вздрогнул и открыл глаза. Подземелье сразу сузилось до размеров его шатра, аперед его ложем наклонилась Моряна, ее холодные пальцы ощупывали его пылающийлоб.

Он вздрогнул, попытался подняться. Боль стегнула такаяострая, что отшвырнула обратно. Он ударился затылком, застыл, пережидая боль.Моряна смотрела с хмурым участием.

– Утро? – спросил он. – Где Ис?

Моряна выпрямилась, глаза стали холодными:

– Иудейка знает наши обычаи. Скоро поднимется солнце, и нарассвете ее казнят.

– Что она… делает?

Моряна сдвинула плечами:

– Наверное, молится своему единому богу.

Он ничего не мог прочесть по ее неподвижному лицу. Прошепталтяжелым голосом:

– Что я мог? Я сам стою на страже законов племени.

– Да, – подтвердила она бесцветно.

– Таков закон!

– Да, – снова подтвердила она. – Но мне кажется…она сделала это даже с радостью.

Он насторожился:

– Почему?

– Ей было горше всех, Рус. Мир оказался расколот на иудеев искифов, но трещина прошла через ее сердце. Она и раньше улыбалась через силу,ты не заметил?

– Ты хочешь сказать…

Плечи его обдало холодом. Моряна протянула руку:

– Ты пойдешь?

– Обычаи святы… – сказал он с ненавистью. –Я обязан быть!

Сегодня тело было не только сгустком боли, но и тяжелым какгора. А сил не осталось, вчера держался на возбуждении после боя, начем-то помимо силы, а сейчас тело было старым, больным и умирающим. Он победил,так говорит и Моряна, но радость была отравлена, жить не хотелось… как и егочерноволосой Ис.

Моряна помогла одеться, он стиснул зубы и молчал, сдерживаястоны. Раны распухли, в голове плескался расплавленный свинец. Руки повиновалисьедва-едва. Он с трудом шевелил пальцами, а стиснуть в кулак не мог вовсе.

За пологом был хмурый рассвет. Небо посветлело, Рус вышел изшатра в момент, когда совершенно бесшумно огненная стрела ударила из-за темногокрая земли. Высоко в небе вспыхнул краешек облака. С севера дул легкийветерок, и облако начало разгораться.

Люди сидели вокруг костров, кто еще спал, кто готовилскудную похлебку. От котлов вкусно пахло вареным зерном и мясом с душистымитравами. На самом краю стана дудели трубы и звенели бубны, Рус видел толпыпляшущего народа. Похоже, Корнило велел устроить праздник в честь победы надврагом. Даже не дожидаясь, пока ветер развеет пепел великой крады по павшимгероям.

Умом Рус понимал: Корнило старается всеми силами приподнятьпобеду, которая все равно и скифами принималась если не как сомнительная, тодаже как поражение. Правда, по слухам, иудеи готовятся уходить. Однако в городк себе никого не пускают. Сказали: траур по павшим.

Но сейчас он видел только лицо Ис, ее отчаянные глаза,печальную прощающую улыбку. Она знала, что он иначе поступить не может… а можетбыть, только потому так и сделала? Нет, это в ее натуре исправлятьнесправедливость… если она ее такой считает.

Трое воинов, переглянувшись, поднялись от костра и пошли всторону одинокой избы. Окна и двери были забиты толстыми досками, но из трубывился дымок.

Двое отодрали доски, не так уж и прибиты, заметил Рус хмуро.Дверь медленно отворилась.

Ис появилась в темном проеме, улыбнулась воинам. Ее взглядпробежал ищуще поверх их голов. Рус почувствовал, как он коснулся его лица,нежный и ласковый, словно кончики ее пальцев. Он шагнул вперед, чувствуя, какдаже вдали затихает веселье.

Ис неспешно сошла с крыльца. Ее лицо было бледным, но спинудержала ровной. Когда ее нога коснулась земли, Рус сказал ритуальную фразу,которую до него произносили князья-судьи:

– Сегодня ты увидишь своих предков.

Она не ответила. Ее глаза пробежали по его лицу, и он сболью понял, что она смотрит по-прежнему с любовью, тревогой и жалостью.

В небе продолжали зажигаться облака. Небесный куполозарило оранжевым, только земля еще оставалась темной, неприветливой. Корнилоподошел, потоптался рядом. Голос его был ровный, как поверхность замерзшегоозера:

– Дрова уже готовы. Сухие, чтобы сразу… не мучиться.

Ис молчала. Воины подле нее сопели, переступали с ноги наногу. Рус кашлянул, чувствуя, как незримая рука сдавила горло.

– Ис… ты нарушила наши священные обычаи.

– Я знаю, – ответила она, – и я не прошупощады.

– Пощады быть не может, – сказал он торопливо, –но… у тебя есть какое-нибудь желание?

Она подняла на него взор, и он понял, какое у нее может бытьжелание.

– Не слишком большое, конечно, – добавил оннеуклюже. – И такое, что… не избавит тебя от погребального ­костра.

Корнило кивнул, воины одобрительно зароптали. Ис пожалаплечами. Он видел, что она готова отказаться, у нее есть только одно желание, скоторым стоит считаться… затем какая-то мысль слегка раздвинула ей губы вбледной усмешке.

– Разве что… попрощаться с уходящими.

– С иудеями?

– Да, – ответила она уже увереннее, словно толькосейчас начала понимать, что хочет в предсмертном желании. – Они уходятскоро. Мне хватило бы времени… до полудня.

Край темной земли заискрился, словно в горне горело железо.Оранжевые лучи, острые как копья, ширились, соединялись, охватывали всювосточную часть неба. В замерзшей от боли груди тоже робко потеплело.

– До полудня? – переспросил он. – Они заперлисьтак, что ты до полудня будешь уговаривать открыть ворота. Пусть будет до заходасолнца. Но с последним лучом ты должна взойти на погребальный костер!

Он почти выкрикнул, свирепо обвел взором воинов исобравшихся людей. На него смотрели тускло, и он с болью и странной надеждойпонял, что люди еще не опомнились от такой кровавой победы, для которой погибвесь цвет его дружины. И мало кого волнует, на сколько дней будет отсрочкаказни. Вот если бы попробовал отменить вовсе, то возмутились бы все, это ужепойти против священных законов.

Ис медленно наклонила голову:

– Благодарю.

Он сказал хмуро:

– Это обычай.

– Я отправлюсь прямо сейчас, – сказала она.

Их взгляды сомкнулись, в них было все: любовь, их жаркиеночи, преданность, страдание… и гордое осознание, что они – частицычего-то большего, чьи великие законы властны и над ними. И над всемличным, что есть в человеке.

Иди, велел он взглядом. Иди к своему народу. И лучшевсего – уезжай с ними, только не возвращайся на смерть.