— Удивляюсь, — прервал Швейка явно задетыйтелефонист Ходоунский, — почему именно я должен быть мишенью для идиотскихострот?

— Ходоунский, который содержит частное сыскное бюро сфирменной маркой «Око», как у святой троицы, не родственник ли ваш? —невинно спросил Швейк. — Очень люблю частных сыщиков. Несколько лет томуназад я отбывал воинскую повинность вместе с одним частным сыщиком по фамилииШтендлер. Голова у него напоминала еловую шишку, и наш фельдфебель любилповторять, что за двадцать лет службы он видел много шишкообразных военныхголов, но такой еловой шишки даже представить себе не мог. «Послушайте,Штендлер, — говорил он ему, — если бы в нынешнем году не было манёвров,ваша шишковидная голова даже для военной службы не пригодилась бы. Ну, а теперьпо вашей шишке будет, по крайней мере, пристреливаться артиллерия, когда мыпридём в такую местность, где не найдём лучшего ориентира». Ну и натерпелся жебедняга от него! Иногда во время похода вышлет его фельдфебель на пятьсот шаговвперёд, а потом командует: «Направление — голова-шишка!» Этому самому Штендлеруи как частному сыщику страшно не везло. Бывало, он частенько рассказывал, сидяв кантине, сколько пришлось претерпеть ему на этой службе! Получает он,например, задание: выследить супругу одного клиента. Прибегает такой клиент самне свой в их контору и даёт поручение разузнать, не снюхалась ли его супруга сдругим, а если снюхалась, то с кем снюхалась, где и как снюхалась. Или женаоборот. Этакая ревнивая баба захочет выследить, с кем шляется её муж, чтобыиметь основание почаще устраивать дома скандалы. Штендлер был человекобразованный, говорил о нарушении супружеской верности в самых деликатныхвыражениях и, бывало, чуть не плакал, рассказывая нам, как от него требовали,чтобы он застиг «её» или «его» in flagranti.[173] Другой бы,скажем, обрадовался, если бы застал такую парочку in flagranti и только глазабы пялил, а Штендлер, по его словам, в таких случаях сам терялся. Он всегдаизысканно выражался и говорил, что смотреть на все эти похабные гнусности унего нет больше сил. Бывало, у нас слюнки текут, как у собаки, мимо которойпронесли варёную ветчину, при его рассказах о позах, в каких он заставал разныепарочки. Когда нас оставляли без отпуска в казарме, он нам всё это очень тонкоописывал. «В таком положении, говорит, я видел пани такую-то с паномтаким-то, — и сообщал их адреса. И был очень грустный при этом. — Асколько пощёчин я получил с той и другой стороны! Но больше всего меняугнетало, что я брал взятки. Одну взятку до самой смерти не забуду. Он голый, иона голая. В отеле — и не заперлись на крючок! Вот дураки! На диване они не поместились,потому что оба были толстые. Резвились на ковре, словно котята. А ковёр такойзамызганный, пыльный, весь в окурках. Когда я вошёл, оба вскочили, он всталпередо мной, руку держит фиговым листком. Она же повернулась ко мне спиной, накоже ясно отпечатался рисунок ковра, а к хребту прилип окурок. „Извините,говорю, пан Земек, я частный детектив Штендлер из бюро Ходоунского, и мойслужебный долг поймать вас in flagranti, согласно заявке вашей уважаемойсупруги. Дама, с которой вы находитесь в недозволенной связи, есть паниГротова“. Во всю свою жизнь я не видел более спокойного гражданина.„Разрешите, — сказал он как ни в чём не бывало, — я оденусь. Во всёмединственно виновата моя супруга, которая своей необоснованной ревностьювынуждает меня вступать в недозволенную связь и, побуждаемая необоснованнымподозрением, оскорбляет меня как супруга упрёками и отвратительным недоверием.Если, однако, не остаётся никакого сомнения и позора уже не скрыть… Где моикальсоны?“ — спросил он спокойно. „На постели“. Надевая кальсоны, он продолжал:„Если уже позор скрыть невозможно, остаётся одно: развод. Но этим пятно позоране смоешь. Вообще развод — вещь серьёзная, — рассуждал он,одеваясь. — Самое лучшее, если моя супруга вооружится терпением и не дастповода для публичного скандала. Впрочем, делайте, что хотите. Я вас оставляюздесь наедине с этой госпожой“. Пани Гротова между тем забралась в постель. ПанЗемек пожал мне руку и вышел».

Я уже не помню хорошенько, как нам дальше рассказывал панШтендлер, что он потом ей говорил. Только он весьма интеллигентно беседовал сэтой дамой в постели, очень культурно рассуждал, например, что брак вовсе неустановлен для того, чтобы каждого вести прямо к счастью, и что долг каждого изсупругов побороть похоть, а также очистить и одухотворить свою плоть. «При этомя, — рассказывал Штендлер, — начал раздеваться, и, когда разделся,одурел и стал диким, словно олень в период случки, в комнату вошёл мой хорошийзнакомый Штах, тоже частный детектив из конкурировавшего с нами бюро Штерна,куда обратился пан Грот за помощью относительно своей жены, которая якобы былас кем-то в связи. Этот Штах сказал только: «Ага, пан. Штендлер in flagranti спани Гротовой! Поздравляю!» — закрыл тихо дверь и ушёл.

«Теперь уж всё равно, — сказала пани Гротова, —нечего спешить одеваться. Рядом со мною достаточно места». — «У меня,милостивая государыня, действительно речь идёт о месте», — ответил я, самне понимая, что говорю. Помню только, я рассуждал о том, что если междусупругами идут раздоры, то от этого страдает, между прочим, и воспитаниедетей».

Далее он нам рассказал, как он быстро оделся, как вовсюудирал и как решил обо всём немедленно сообщить своему хозяину, пануХодоунскому. По дороге он зашёл подкрепиться, а когда пришёл в контору, на нёмуже был поставлен крест. Там уже успел побывать Штах, которому его хозяинприказал нанести удар Ходоунскому и показать ему, что представляет собоюсотрудник его частного сыскного бюро. А Ходоунский не придумал ничего лучшего,как немедленно послать за женой пана Штендлера, чтобы она сама с нимрасправилась, как полагается расправиться с человеком, которого посылают послужебным делам, а сотрудник конкурирующего учреждения застаёт его inflagranti. «С той самой поры, — говорил пан Штендлер, когда об этом заходиларечь, — моя башка стала ещё больше походить на еловую шишку».

— Так будем играть в «пять — десять»?

Игра продолжалась.

Поезд остановился на станции Мошон. Был уже вечер, — извагона никого не выпустили.

Когда поезд тронулся, в одном вагоне раздалось громкоепение. Певец словно хотел заглушить стук колёс. Какой-то солдат с Кашперскихгор, охваченный религиозным экстазом, диким рёвом воспевал тихую ночь, котораяспускалась на венгерские долины:

Gute Nacht! Gute Nacht!

Allen Müden sei's gebrach..

Neigt der Tag stille zu Ende,

ruhen alle fleis'gen Hande,

Bis der Morgen ist erwacht.

Gute Nacht! Gute Nacht![174]