Телефонный звонок прервал рассказ Швейка, и чей-то хриплыйголос из пулемётной команды опять спросил, поедут ли? Об этом будто бы с утраидёт совещание у господина полковника.

В дверях показался бледный как полотно кадет Биглер, самыйбольшой дурак в роте, потому что в учебной команде вольноопределяющихся онстарался отличиться своими познаниями. Он кивнул Ванеку, чтобы тот вышел вкоридор. Там они имели продолжительный разговор.

Вернувшись, Ванек презрительно ухмыльнулся.

— Вот осёл! — воскликнул он, обращаясь кШвейку. — Нечего сказать, экземплярчик у нас в маршевой роте! Он тоже былна совещании. Напоследок при расставании господин обер-лейтенант распорядился,чтобы взводные произвели осмотр винтовок со всей строгостью. А Биглер пришёлспросить меня, должен ли он дать распоряжение связать Жлабека за то, что тотвычистил винтовку керосином. — Ванек разгорячился. — О такой глупостиспрашивает, хотя знает, что едут на позиции! Господин обер-лейтенант вчераправильно сделал, что велел отвязать своего денщика. Я этому щенку сказал,чтобы он поостерёгся ожесточать солдат.

— Раз уж вы заговорили о денщике, — сказалШвейк, — вы кого-нибудь подыскали для господина обер-лейтенанта?

— Будьте благоразумнее, — ответил Ванек, —времени хватит. Между прочим, я думаю, что господин обер-лейтенант привыкнет кБалоуну, Балоун разок-другой ещё что-нибудь у него слопает, а потом этопройдёт, когда попадём на фронт. Там скорее всего ни тому, ни другому жратьбудет нечего. Когда я ему скажу, что Балоун остался, он ничего не сможетподелать. Это моя забота, господина обер-лейтенанта это не касается. Главное:не торопиться! — Ванек опять лёг на свою койку и попросил: — Швейк,расскажите мне какой-нибудь анекдот из военной жизни.

— Можно, — ответил Швейк, — только я боюсь,что опять кто-нибудь позвонит.

— Так выключите телефон: отвинтите провод или снимитетрубку.

— Ладно, — сказал Швейк, снимая трубку. — Явам расскажу один случай, подходящий к нашему положению. Только тогда вместонастоящей войны были манёвры, а паника началась точь-в-точь такая же, каксегодня: мы тоже не знали, когда выступим из казарм. Служил со мной Шиц сПоржича, хороший парень, только набожный и робкий. Он представлял себе, чтоманёвры — это что-то ужасное и что люди на них падают от жажды, а санитарыподбирают их, как опавшие плоды. Поэтому он пил про запас, а когда мы выступилииз казарм на манёвры и пришли к Мнишеку, то сказал: «Я этого не выдержу,ребята, только господь бог меня может спасти!» Потом мы пришли к Горжовицам итам на два дня сделали привал, потому как из-за какой-то ошибки мы так быстрошли вперёд, что чуть было вместе с остальными полками, которые шли с нами пофлангам, не захватили весь неприятельский штаб. И осрамились бы, потому чтонашему корпусу полагалось про…ать, а противнику выиграть: у них там находилсякакой-то эрцгерцогишка-замухрышка. Шиц устроил такую штуку. Когда мы разбилилагерь, он собрался и пошёл в деревню за Горжовицами кое-что себе купить и кобеду возвращался в лагерь. Жарко было, к тому же выпил он тоже здорово, и тутувидел он при дороге столб, на столбе был ящик, а в нём под стеклом совсеммаленькая статуя святого Яна Непомуцкого. Помолился он святому Яну и говорит:«Вот, чай, жарко тебе, не мешало бы тебе чего-нибудь выпить. На самом тысолнцепёке. Чай, всё время потеешь?» Взболтал походную фляжку, выпил и говорит:«Оставил я и тебе глоток, святой Ян из Непомук». Потом спохватился, вылакалвсё, и святому Яну из Непомук ничего не осталось. «Иисус Мария! —воскликнул он. — Святой Ян из Непомук, ты это мне должен простить, я тебяза это вознагражу. Я возьму тебя с собой в лагерь и так тебя напою, что ты наногах стоять не сможешь. И добрый Шиц из жалости к святому Яну из Непомукразбил стекло, вытащил статуйку святого, сунул под гимнастёрку и отнёс влагерь. Потом святой Ян Непомуцкий вместе с ним спал на соломе. Шиц носил его ссобой во время походов в ранце, и всегда ему страшно везло в карты. Где нисделаем привал, он всегда выигрывал, пока не пришли мы в Прахенско.Квартировали мы в Драгеницах, и он вконец продулся. Утром, когда мы выступили впоход, на груше у дороги висел в петле святой Ян Непомуцкий. Вот вам и анекдот,ну, а теперь повешу трубку.

И телефон снова начал вбирать в себя судороги нервной жизнилагеря. Гармония покоя была здесь нарушена.

В это самое время поручик Лукаш изучал в своей комнатетолько что переданный ему из штаба полка шифр с руководством, как егорасшифровать, и одновременно тайный шифрованный приказ о направлении, покоторому маршевый батальон должен был двигаться к границе Галиции (первыйэтап).

7217–1238–475–2121–35 — Мошон.

8922–375–7282 — Раб.

4432–1238–7217–375–8922–35 — Комарно.

7282–9299–310–375–7881-298–475–7979 — Будапешт.

Расшифровывая эти цифры, поручик Лукаш вздохнул:

— Der Teufel soll das buserieren.[167]

Наконец наступил момент, когда всех распихали по вагонам израсчёта сорок два человека или восемь лошадей. Лошади, разумеется, ехали сбо́льшими удобствами, так как могли спать стоя. Впрочем, это не имелоровно никакого значения: воинский поезд вёз новую партию людей в Галицию наубой.

И всё же, когда поезд тронулся, эти создания почувствовалинекоторое облегчение. Теперь хоть что-то определилось, до этого же момента былалишь мучительная неизвестность, паника и бесконечные волнения, когда отправят:сегодня, завтра или послезавтра? Многие испытывали чувство приговорённых ксмерти, со страхом ожидающих прихода палача. Но вот палач пришёл и наступаетуспокоение — наконец-то всё кончится!

Вероятно, поэтому один солдат орал точно помешанный: «Едем!Едем!»

Старший писарь Ванек был безусловно прав, когда говорилШвейку, что торопиться нечего.

Прошло несколько дней, прежде чем солдаты разместились повагонам. И всё время не прекращались разговоры о консервах. Умудрённый опытомВанек заявил, что это фантазия. Какие там консервы! Полевая обедня — это ещёкуда ни шло. Ведь то же самое было с предыдущей маршевой ротой. Когда естьконсервы, полевая обедня отпадает. В противном случае полевая обедня служитвозмещением за консервы.

И правда, вместо мясных консервов появился обер-фельдкуратИбл, который «единым махом троих побивахом». Он отслужил полевую обедню сразудля трёх маршевых батальонов. Два из них он благословил на Сербию, а один — наРоссию.

При этом он произнёс вдохновенную речь, материал длякоторой, как это не трудно было заметить, был почерпнут из военных календарей.Речь настолько взволновала всех, что по дороге в Мошон Швейк, вспоминая речь,сказал старшему писарю, ехавшему вместе с ним в вагоне, служившемимпровизированной канцелярией: