Беда, — продолжал Швейк, — когда человек вдругпримется философствовать, — это всегда пахнет белой горячкой. Нескольколет тому назад к нам из Семьдесят пятого полка перевели майора Блюгера. Тот,бывало, раз в месяц соберёт нас, выстроит в каре и начнёт вместе с намифилософствовать: «Что такое офицерское звание?» Он ничего, кроме сливянки, непил. «Каждый офицер, солдаты, — разъяснял он нам на казарменномдворе, — сам по себе является совершеннейшим существом, которое наделеноумом в сто раз большим, чем вы все вместе взятые. Вы не можете представить себеничего более совершенного, чем офицер, даже если будете размышлять над этим всюжизнь. Каждый офицер есть существо необходимое, в то время как вы, рядовые,случайный элемент, ваше существование допустимо, но не обязательно. Если быдело дошло до войны и вы пали бы за государя императора — прекрасно. От этогонемногое бы изменилось, но если бы первым пал ваш офицер, тогда бы выпочувствовали, в какой степени вы от него зависите и сколь велика ваша потеря.Офицер должен существовать, и вы своим существованием обязаны только господамофицерам; вы от них происходите, вы без них не обойдётесь, вы без начальства ипёрнуть не можете. Офицер для вас, солдаты, закон нравственности — всё равно,понимаете вы это или нет, — а так как каждый закон должен иметь своегозаконодателя, то таким для вас, солдаты, является только офицер, которому высебя чувствуете — и должны чувствовать — обязанными во всём, и каждое безисключения его приказание должно вами исполняться, независимо от того, нравитсяэто вам или нет».

А однажды, после того как майор Блюгер закончил свою речь,он стал обходить каре и спрашивать одного за другим:

«Что ты чувствуешь, когда хватишь лишнего?»

Ну, ему отвечали как-то нескладно: дескать, или ещё никогдадо этого не доходило, или всякий раз, как хватишь лишнего, начинает тошнить, аодин даже сразу почувствовал, что останется без отпуска. Майор Блюгер тут жеприказал отвести всех в сторону, чтобы они после обеда на дворе поупражнялись ввольной гимнастике в наказание за то, что не умеют выразить то, что оничувствуют. Ожидая своей очереди, я вспомнил, о чём он распространялся впоследний раз, и когда майор подошёл ко мне, я совершенно спокойно ему ответил:

«Осмелюсь доложить, господин майор, когда я хвачу лишнее, товсегда чувствую внутри какое-то беслокойство, страх и угрызение совести. Акогда я вовремя возвращаюсь из отпуска в казармы, мною овладевает блаженныйпокой и лезет внутреннее удовлетворение».

Все кругом расхохотались, а майор Блюгер заорал:

«По тебе, балда, клопы только лезут, когда ты дрыхнешь накойке! Он ещё острит, сукин сын!» — и вкатил мне такие шпангли — моё почтение!

— На военной службе иначе нельзя, — сказал старшийписарь, лениво потягиваясь на своей койке, — это уж так исстари ведётся:как ни ответь, как ни сделай — всегда над тобой тучи и в тебя мечут гром имолнии. Без этого нет дисциплины!

— Правильно сказано, — заявил Швейк. —Никогда не забуду, как посадили рекрута Пеха. Ротным командиром был у наслейтенант Моц. Вот собрал он рекрутов и спрашивает: кто откуда? «Перво-наперво,желторотые, — обратился он к ним, — вы должны научиться отвечатькоротко и ясно, точно кнутом щёлкнуть. Итак, начнём. Откуда вы, Пех?» Пех былинтеллигентный малый и ответил так: «Нижний Боусов, Unter Bautzen, двестишестьдесят семь домов, тысяча девятьсот тридцать шесть чешских обывателей,округ Ичин, волость Соботка, бывшая вотчина Кост, приходская церковь святойЕкатерины, построенная в четырнадцатом столетии и реставрированная графомВацлавом Вратиславом Нетолицким, школа, почта, телеграф, станция чешскойтоварной линии, сахарный завод, мельница, лесопилка, хутор Вальха, шестьярмарок в году…»

Лейтенант Моц кинулся на него и стал бить его по морде,приговаривая: «Вот тебе первая ярмарка, вот тебе другая, третья, четвёртая,пятая, шестая…» А Пех, хоть и был рекрут, потребовал, чтобы его допустили набатальонный рапорт. В канцелярии была тогда развесёлая шатия. Ну, и написалиони там, что он направляется на батальонный рапорт по поводу ежегодных ярмарокв Нижнем Боусове. Командиром батальона был тогда майор Рогелль. «Also, wasgibts?»[160] — спросил он Пеха, а тот выпалил: «Осмелюсьдоложить, господин майор, в Нижнем Боусове шесть ярмарок в году». Ну, здесьмайор Рогелль на него заорал, затопал ногами и немедленно приказал отвести ввоенный госпиталь в отделение для сумасшедших. С той поры стал из Пеха самыйчто ни на есть последний солдат, — не солдат, а одно наказание.

— Солдата воспитать дело нелёгкое, — сказал,зевая, старший писарь Ванек. — Солдат, который ни разу не был наказан навоенной службе, не солдат. Это, может, в мирное время так было, что солдат,отбывший свою службу без единого наказания, потом имел всякие преимущества награжданке. Теперь как раз наоборот: самые плохие солдаты, которые в мирноевремя не выходили из-под ареста, на войне оказались самыми лучшими. Помню ярядового из восьмой маршевой роты Сильвануса. У того, бывало, что ни день — тонаказание. Да какие наказания! Не стыдился украсть у товарища последнийкрейцер. А когда попал в бой, так первый перерезал проволочные заграждения,трёх взял в плен и одного тут же по дороге застрелил, — дескать, он невнушал мне доверия. Он получил большую серебряную медаль, нашили ему двезвёздочки, и, если бы потом его не повесили у Дукельского перевала, он давно быуже ходил во взводных. А не повесить его после боя никак нельзя было. Развызвался он идти на рекогносцировку, а патруль другого полка застиг его заобшариванием трупов. Нашли у него часов штук восемь и много колец. Повесили уштаба бригады.

— Из этого видно, — глубокомысленно заметилШвейк, — что каждый солдат сам должен завоёвывать себе положение.

Раздался телефонный звонок. Старший писарь подошёл ктелефону. Можно было разобрать голос поручика Лукаша, который спрашивал, что сконсервами. Было слышно, как он давал нагоняй.

— Правда же, их нет, господин обер-лейтенант! —кричал в телефон Ванек. — Откуда им там взяться, это только фантазияинтендантства. Совсем напрасно было посылать туда людей. Я хотел вамтелефонировать. Я был в кантине? Кто сказал? Повар-оккультист из офицерскойкухни? Действительно, я позволил себе туда зайти. Знаете, господинобер-лейтенант, как назвал этот самый оккультист всю панику с консервами? «Ужаснерождённого». Никак нет, господин обер-лейтенант, я совершенно трезв. Чтоделает Швейк? Он здесь. Прикажете его позвать?.. Швейк, к телефону! —крикнул старший писарь и шёпотом добавил: — Если вас спросят, в каком виде явернулся, скажите, что в полном порядке.

Швейк у телефона:

— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, утелефона Швейк.

— Послушайте, Швейк, как обстоит дело с консервами? Всёв порядке?

— Нет их, господин обер-лейтенант. Ни слуху ни духу.