Метания на расходящейся почве — верный признак слабых перспектив политики. И вот здесь начинается то, о чем позднее напишет Игнатьев:

Даже учитывая всю пристрастность Игнатьева в оценках политики канцлера и некоторые его, весьма сомнительные, суждения о средствах обеспечения российских интересов на Балканах, тем не менее трудно не признать его правоту.

Дипломатия — искусство возможного… Как часто этой фразой прикрывают нерешительность, страх, невозможность добиться приемлемого результата в узких рамках устаревших политических взглядов. Горчаков в период Балканского кризиса часто жаловался на силу обстоятельств, невозможность найти союзников[767]. Жаловался, но продолжал ходить по замкнутому кругу бесконечных, большей частью ни к чему не обязывающих согласований и переговоров.

Дипломатия — прежде всего искусство создавать и использовать выгодные возможности, даже если они и противоречат устоявшимся представлениям. А безмерная дипломатическая многоречивость оборачивалась признаком слабости и неэффективности политиков тогда, когда уже наступала пора смело создавать новое фактическое положение стремительными бросками дивизий и корпусов.

Болгарское восстание и сербо-черногорская война против турок резко усилили военные перспективы разрешения Балканского кризиса. Рейхштадтские соглашения очертили рамочные контуры договоренностей с Австро-Венгрией об условиях вооруженного вторжения России на Балканы. Будапештская конвенция определила их конкретное содержание. И, замечу, без всяких упоминаний о необходимости конгресса великих держав.

Так спрашивается, кто первый, еще до начала войны, стал трубить перед англичанами об этом будущем конгрессе? Император Александр II. А вот зачем он это делал? Так же, как и его канцлер, стремился умиротворить «владычицу морей»? Получается, что так.

А ведь по Англии прокатилась мощная волна антитурецких выступлений. Она достигла своего пика в сентябре 1876 г., когда турки отвергли представленный англичанами и согласованный со всеми великими державами план реформ.

Ну, вот он, казалось бы, момент истины… Нет же… Александр II и Горчаков вновь «ведутся» на английскую уловку — новый раунд мирных переговоров. И не где-нибудь, а в Константинополе. Лучшего прикрытия против русского вторжения и придумать сложно. В итоге крайне благоприятная обстановка для решительного военного удара по Турции осенью — зимой 1876 г. была упущена.

И после всего этого в литературе можно встретить утверждение, что «русско-турецкая война, одна из наиболее тщательно подготовленных с дипломатической точки зрения войн XIX в.»[768]. Вот только не знаю, с чьей стороны. С российской — точно нет. Ведь эта «дипломатическая подготовка» явила такие результаты, что в конце октября 1876 г., когда уже полным ходом шли приготовления к войне, Милютин и Горчаков «чуть не сцепились» в присутствии императора по поводу конвенции с Румынией, через территорию которой предстояло пройти частям русской армии. В ведомстве канцлера по данному вопросу, как говорится, конь еще не валялся. Более того, Горчакову «почему-то казалось, что конвенция с Румынией не есть прямое дело Министерства иностранных дел»! Тогда Горчакова «насилу» переубедили[769]. Но подобные «фортели» продолжатся. Горчаков будет всячески противиться сближению с Румынией на почве совместной борьбы. И прежде всего, он выступит против использования румынской армии в боевых действиях. А какую цену придется заплатить России за отсутствие 35 тысяч хорошо вооруженных и обученных румынских солдат под Плевной или Никополем в июне — июле 1877 г., мы уже знаем. Но, пожалуй, соглашусь с теми, кто возразит, что этот сюжет отнюдь не из разряда главных.

Поговорим о главном. Хорошая дипломатическая подготовка к войне — это, прежде всего, четкая стратегия на основе ясности и ответственности в понимании собственных интересов, их выверенности в контексте интересов других заинтересованных государств. Это твердость воли и минимум сковывающих международных обязательств. Так вот, если с этой точки зрения посмотреть на то, к чему стремилось российское руководство и чего оно достигло накануне войны, то картина получится отнюдь не внушающей оптимизма.

О целях и интересах. На первый взгляд, казалось бы, здесь все ясно. Официальный Петербург на все лады твердил, что «не нужен нам берег турецкий», нам бы свою «толику малую» вернуть, а главное — за славян порадеть. Но отвлечемся на время от этого имперского альтруизма в духе Ф. М. Достоевского. Вслед за А. Л. Яновым зададимся простым и вполне естественным вопросом: «А зачем именно самой России нужна была эта война?» В опубликованной в 2009 г. третьей части своей трилогии «Россия и Европа. 1462–1921» оппонент Достоевского Янов твердо ответил на него: России война была не нужна. Такой же ответ дал и В. А. Лопатников — автор последней, вышедшей в 2004 г. в серии «ЖЗЛ», биографии канцлера Горчакова[770]. Это, можно сказать, — современные поборники тех идей, у которых еще в начале Балканского кризиса, наряду с П. А. Вяземским, было немало сторонников в России, в том числе и в самых высших сферах. Да что там в «сферах» — начиная с самого императора.

«Просто нет другого рационального объяснения причин этой злополучной войны, — пишет А. Л. Янов, — кроме очередного приступа патриотической истерии, искусно спровоцированного Бисмарком — при активном участии славянофилов. Это было дурное знамение»[771]. Ну, что касается Бисмарка, то вот как раз на его «провокации» ни Александр II, ни Горчаков стойко не реагировали. А вот относительно «патриотической истерии» — замечено верно. Именно «истерии». Потому что ее итогом стал как раз проигрыш настоящего русского патриотизма, понимаемого как последовательное отстаивание глубоко осознанных национально-государственных интересов.

Борьба за мир в Европе и мирные условия для развития России, о чем так много говорил Горчаков, — это не стратегия. Это естественная цель. Скорее даже постоянно ускользавший идеал. Но хорошо известно, куда может завести дорога, выстланная благими пожеланиями…