После переправы важнейшей целью должен стать захват балканских перевалов и направление в долину реки Марицы легких кавалерийских частей. Это, по мнению Левицкого, обеспечит кратчайший путь к Константинополю основных сил армии, прервет сообщения турецких частей и «будет иметь важное нравственное влияние как на турецкие войска вообще, так и на болгарское население». Для достижения указанной цели Левицкий считал необходимым «направить на Балканы Кавказские казачьи сотни, часть Донских полков, одну или две кавалерийские дивизии, а для поддержания их — стрелковые батальоны и часть VIII корпуса».

Как видим, одни из первых мероприятий Николая Николаевича после переправы у Систова лежали в русле именно этих предположений. Так что недаром записку Левицкого называли «планом главнокомандующего».

В целом основные параметры планов Обручева и Левицкого совпадают. Хотя с точки зрения обеспечения флангов о наступлении на Константинополь Левицкий высказывался более осторожно. Так, он писал, что до овладения Рущуком «предпринимать наступление за Балканы крайне опасно»[787].

После совещания у императора 3 (15) октября политическая реальность в высших кругах российской власти раздвоилась: с одной стороны, было заявлено о необходимости очередного раунда дипломатических переговоров — конференции в Константинополе, с другой — начата активная подготовка к войне.

Уже 11 (23) октября Александр II сообщил Милютину, что изменил свое решение о назначении Э. И. Тотлебена командующим Дунайской армией и доверил этот пост великому князю Николаю Николаевичу.

14 (26) октября, в день прибытия в Ливадию посла А. Лофтуса и последовавших мирных заверений канцлера и императора, Милютин записал в своем дневнике: «…мы не рассчитываем на мирный исход дел и продолжаем деятельно приготовления на случай войны». Особенно «мило» в день приезда британского посла выглядела другая запись военного министра. По его словам, российским военным судам, находящимся в Средиземном море и якобы уже собравшимся в итальянских портах под предлогом сопровождения герцогини Эдинбургской, было «дано секретное повеление, в случае войны, спешить в океан и действовать в качестве каперов для нанесения возможного вреда английской торговле»[788].

А 16 (28) октября в Ливадию прибыл великий князь Николай Николаевич. После продолжительной беседы с императором он долго обсуждал с Милютиным планы предстоящей кампании. Вот запись военного министра об этой беседе:

После поражения сербов под Дюнишем 17 (29) октября градус решительности военных настроений резко повысился. Николай Николаевич при поддержке цесаревича всячески торопил с мобилизацией. А 20 октября (1 ноября) Милютин констатировал, что «большая часть назначений на разные должности в Дунайской армии уже решена…»[790].

Николай Николаевич писал императору, что после его прибытия в Кишинев 23 ноября (5 декабря) «подготовлены были все распоряжения для движения армии зимою…»[791]. А к 28 ноября (10 декабря) большая часть подразделений Дунайской армии прибыла к местам сосредоточения. По прикидкам главнокомандующего, остальная часть армии должна была прибыть на свои места к 19 (31) декабря[792]. Но сосредоточение завершилось даже ранее — к 11 (23) декабря 1876 г.[793]. Именно в этот день в Константинополе Савфет-паша своим спектаклем на тему принятой турецкой конституции фактически похоронил мирные усилия великих держав. Казалось бы, вот он — отличный повод к объявлению войны. Русская военная машина уже завелась и в конце декабря 1876 г. была готова перейти румынскую границу, двинуться в направлении Дуная и, переправившись на его правый берег, обрушиться на турецкие войска.

Но решительным стремлениям начать кампанию зимой не суждено было сбыться. Флюгер настроений первых лиц российской политики вновь круто развернулся. Подобно тому как в начале осени резко возобладали воинственные настроения, так на ее исходе и в начале зимы опять появились надежды, что ситуация как-нибудь рассосется и войны на Балканах удастся избежать. Напомню, что в день завершения сосредоточения русских войск, 11 (23) декабря 1876 г., Александр II в Петербурге «настойчиво доказывал невозможность зимней кампании».

Конечно, начало наступательной кампании зимой, к тому же подготовленной в столь сжатые сроки, неминуемо бы вызвало большие проблемы с обеспечением и пополнением войск. Тем не менее стремление к зимнему наступлению было очевидным в среде военных. И причины, по которым это все же не произошло, крылись не только в очередных мирных надеждах или неготовности военного министерства.

Несмотря на, казалось бы, бурную деятельность дипломатов, к выгодной зимней кампании Россия оказалась неподготовленной именно дипломатически. Ведомство Горчакова явно затянуло с обеспечением австро-венгерского нейтралитета. А с Румынией российский МИД окончательно договорился только за неделю до объявления войны. 4 (16) апреля 1877 г. переговоры в Бухаресте закончились подписанием русско-румынской конвенции, состоявшей из двух частей — политической и военной. Турецкие исследователи «утверждают», что до этого Румыния предложила Порте предоставить ей полную независимость «в обмен на запрет русским войскам проходить через ее территорию»[794]. Но не станем забывать, что русско-румынские переговоры начались еще в сентябре. Однако светлейший князь Александр Михайлович никак не желал ускорять эти переговоры, считая торг с Румынией по поводу ее активного вовлечения в антитурецкую борьбу нежелательным фактором российской внешней политики. И что в таких условиях оставалось делать правительству румынского князя Карла? Если Россия «не мычит, не телится», то вполне естественным было попытаться в борьбе за полную независимость договориться с турками. В конечном итоге с чего начались русско-румынские отношения, этим же они и закончатся: послевоенные условия замирения России с Турцией, и, прежде всего, упорное желание Петербурга вернуть себе Южную Бессарабию больно ударят по самолюбию и интересам румынских властей.