Это высказывание Обручева генерал Беляев в середине 50-х гг. XX в. назвал «черезвычайно удачной» мыслью «о создании на Балканском полуострове армии вторжения и армии обеспечения». Через двадцать лет подобную оценку замысла Обручева повторил полковник А. Барбасов[800]. По новым расчетам Обручева получалось, что те силы, которые осенью 1876 г. предназначались для действия в составе всей Дунайской армии, весной 1877 г. должны были составить уже только контингент армии «обеспечения». Для армии же «вторжения», или «Константинопольской армии», как называл ее Обручев, требовались дополнительные силы. Их он определил в 130 тысяч человек при 324 орудиях. Общую же численность Дунайской армии, необходимую для решительных и эффективных действий в новых условиях, Обручев определял в 303 тысячи человек при 774 орудиях[801]. Напомню, что после начала боевых действий, по данным полевого штаба, общая численность Дунайской армии (с учетом Болгарского ополчения) к середине июня 1877 г. составляла 257 215 человек. Но это, однако, без учета сил румынской армии, которые могли варьироваться от 35 до 50 тысяч. Силы же турок, крайне разбросанные по Балканам, до середины июля не превышали 189 тысяч человек.

В апреле 1877 г. планы русских в предстоящей военной компании против Турции оказались в центре внимания правительства Великобритании. И расчеты английского премьера в целом совпали с расчетами генерала Обручева. Так, на заседании кабинета 9 (21) апреля Биконсфилд, по словам Дерби, «сильно давил» на необходимость немедленной подготовки к ответным действиям, мотивируя это тем, что «русская армия может прорваться к Константинополю, а еще хуже к Галиполи, в течение четырех — немногим более трех месяцев». Для отправки же английских войск в район проливов, по оценке премьера, было необходимо «по крайней мере два месяца». Биконсфилд заявил, что «…войдя в Константинополь, русские не станут церемониться с Англией», и Египет с Суэцким каналом окажутся под угрозой. «Как никто другой я знаю, — писал о намерениях премьера Дерби, — что они включают в себя оккупацию Дарданелл доставленными флотом сухопутными войсками, для чего будет необходимо около 20 тысяч человек»[802]. По опыту Крымской войны Обручев допускал возможность столкновения в зоне проливов с 50-60-тысячной британской армией, Биконсфилд же считал возможным остановить русских и 20 тысячами.

Итак, планы российского военного министерства по проведению кампании на Балканах — это планы, разработанные под руководством генерала Обручева. Ему доверял и его поддерживал Милютин. Основа стратегического замысла Обручева — решительный и быстрый удар в направлении Константинополя. Однако эта основа разделялась далеко не всеми в руководстве военного ведомства. Тем не менее именно наработки Обручева Милютин предлагал Александру II в качестве планов предстоящей кампании.

Эти планы совпадали с представлениями главнокомандующего Дунайской армией об оптимальных способах борьбы против Турции на Балканах. Николай Николаевич был неплохо знаком как с турецкой армией, так и с предстоящим театром военных действий. В 1872 г., совершая путешествие по Востоку и святым местам, великий князь осмотрел турецкие войска в Рущуке, районе Шумлы, Константинополе. Исходя из собственных впечатлений, он не разделял приниженных оценок турецкой армии и постоянно выступал за выделение возможно большего количества войск для нанесения решительного удара в направлении Константинополя.

Факт укрепления турецких войск к весне 1877 г. отразился и на планах военного министерства. Степень решительности, быстроты и мощи предполагаемых военных ударов по Турции была усилена.

Скорректированный таким образом план кампании был представлен военному министру 29 марта (10 апреля) 1877 г. В этот же день Порта официально отвергла Лондонский протокол, а через две недели Россия объявила Турции войну. Однако припомним, что после Константинопольской конференции в первой половине февраля 1877 г. Милютин представил императору подготовленную Обручевым и Лобко записку «Наше политическое положение в настоящее время». И начиналась она крайне тревожно…

«Внутреннее и экономическое перерождение России находится в таком фазисе, — говорилось в записке, — что всякая внешняя ему помеха может повести к весьма продолжительному расстройству государственного организма. Ни одно из предпринятых преобразований еще не закончено. Экономические и нравственные силы государства далеко еще не приведены в равновесие с его потребностями. Война в подобных обстоятельствах была бы поистине великим для нас бедствием (курсив мой. — И.К.). Даже при благоприятных обстоятельствах Россия может оказаться вполне уединенной, при неблагоприятных же она может вдруг подвергнуться ударам громадной европейской коалиции. Таким образом, как внутреннее наше положение, так и внешняя наша обстановка одинаково указывают, что нам не только нельзя желать войны, а, напротив, следует всемерно стараться ее избегнуть»[803].

Приведенная цитата и особенно выделенные в ней строки весьма популярны в среде тех исследователей истории России XIX в., которые стремятся доказать порочность Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. и ее крайне негативное воздействие на внутреннее развитие страны. Логика здесь проста: не славянам надо было помогать и тем более не на Константинополь зариться, а решать внутренние проблемы страны.

Вот и А. Янов, следуя этой логике и уверенный в том, что никто, кроме Бисмарка и славянофилов, не навязывал России «эту никчемную войну», пытается убедить в этом читателей своей книги. Он приводит выделенную мной фразу от лица Милютина, сопровождая ее комментарием, что «еще задолго до войны» в записке военного министра «совершенно точно предсказывался ее бедственный исход»[804].