Любопытно, что Бруннов, выполняя данные ему инструкции, тем не менее засомневался в необходимости скорейшего достижения соглашения с Англией по делам Востока, на чем решительно настаивали Николай I и Нессельроде. Зачем подталкивать англичан к решительным действиям против Мухаммеда Али и выводить их в лидеры турецко-египетского урегулирования? Ведь Россия от этого ничего не выигрывает. Не лучше ли занять выжидательную позицию и понаблюдать, во что выльется англо-французское противостояние на Востоке? Тем более что в то время задачу «общими силами спасти Константинополь» Пальмерстон отводил на второй план, выдвигая на первый Мухаммеда Али и Египет[749]. «Бруннов, мой друг, ты слишком стараешься, — как бы говорил сам себе российский посланник. — Оставь англичан тонуть в грязи до ушей»[750]. Но Бруннов был обязан подчиниться воле своего императора.

Переговоры в Лондоне продолжались, и в итоге стороны готовы были ударить по рукам. Но от двусторонних договоренностей с царем британский кабинет все же уклонился, предпочтя разбавить их в формате общеевропейского соглашения. Приглашения на совещание в Лондон были отосланы в Берлин, Вену и Париж. Французы продолжали упорствовать в своей восточной политике. Кабинет импульсивного А. Тьера, сменивший кабинет более уравновешенного Ф. Гизо, всячески затягивал переговоры, стремясь выиграть время для самостоятельного примирения султана с египетским пашой на выгодных для Франции условиях. В итоге 3 (15) июля 1840 г. в Лондоне, без участия Франции, была подписана конвенция между Россией, Англией, Австрией и Пруссией: Оттоманская империя переходила под «коллективную защиту» договаривающихся государств. Мухаммеду Али предлагались в наследуемое владение Египет и Южная Сирия. В случае его отказа принять это предложение и продолжения им агрессивных действий против султана, великие державы предполагали меры давления на Мухаммеда Али и обязались защищать султанский престол «посредством сообща условленных совместных действий с целью ограждения от всякого нападения обоих проливов Босфорского и Дарданелльского, равно как и столицы Оттоманской империи». В то же время участники конференции установили, что «эта мера не будет ни в каком отношении отменять старого правила Оттоманской империи, в силу которого военным судам иностранных держав во все времена запрещалось входить в Дарданелльский и Босфорский проливы». Со своей стороны султанское правительство обязывалось, «пока Порта находится в мире, не допускать никакого военного иностранного судна в проливы Дарданелльский и Босфорский»[751]. А 5 (17) сентября 1840 г. те же государства даже подписали в Лондоне своеобразный «протокол бескорыстия», согласно которому они принимали обязательство при выполнении положений июльской конвенции не искать для себя односторонних выгод и преимуществ в Турции[752].

Николай I ликовал: «Конвенция… подписана без Франции!!! Новая эпоха в политике»[753]. А в Париже Тьер бил в боевые барабаны, грозя силой ответить за нанесенное Франции оскорбление. Тем временем боевые корабли адмирала Непира, поддержанные австрийцами, вынудили Мухаммеда Али принять условия Лондонской конвенции. И поэтому лишь в Лондоне Пальмерстон разыгрывал действительно победную партию: Франция была достаточно унижена, пора было возвращать ее в «концерт» для продолжения игры против русского медведя, который сам лез в стратегический капкан. Осторожный Луи-Филипп не стал доводить дело до открытой конфронтации с объединенной Европой и сместил воинственный кабинет Тьера. В новом правительстве маршала Н. Сульта внешнюю политику вновь возглавил Ф. Гизо. На Ближнем Востоке Франция предпочла уступить соединенным силам Европы. Надежды Николая I на ее изоляцию не оправдались. Итог же для России очень точно подвел Гизо. Он писал Н. Д. Киселеву о конвенции 1840 г.: «То была ваша капитальная ошибка. Дабы изолировать, дабы ослабить правительство Людовика Филиппа, вы отложили в сторону вашу традиционную политику, заключавшуюся в том, чтобы вести самостоятельно ваши дела в Турции, без постороннего участия, без согласия с кем бы то ни было. Вы сами перенесли это дело в Лондон и договором 15 июля 1840 года собственными руками обратили их в общее дело Европы»[754].

В июле 1841 г. теми же государствами, но уже с участием Франции была подписана вторая Лондонская конвенция. По сути, она была посвящена только одному положению: «проход через проливы Дарданеллы и Босфор постоянно остается закрытым для военных иностранных судов, пока Порта находится в мире»[755].

А как же в случае войны?.. Спустя тринадцать лет, когда союзники по антироссийской коалиции доберутся уже до Крыма, 30 августа (11 сентября) 1854 г. Бруннов напишет Нессельроде по поводу трактата 1841 г.: «Он применим только во время мира. Возникает усложнение — прощай, трактат о Дарданеллах!»[756]. Очень запоздалое прозрение. А тогда, в начале 40-х гг., такие мысли, похоже, не приходили в голову главному «вдохновителю и организатору» новой российской восточной политики — императору Николаю I. Кажется, он искренно поверил в то, что Турция не будет (или не сможет) воевать против России в союзе с европейскими державами. И поэтому конвенция 1841 г. надежно, по его убеждению, обеспечивала безопасность черноморских рубежей России. Так и тянет сказать: Николай Павлович, миленький, да как же вы на такое сподобились?.. Ведь что получалось? Традиционный независимый курс отстаивания российских интересов во взаимоотношениях с Портой попадал в зависимость от договоренностей с Европой. Российский император посчитал, что методом европейских правовых гарантий он сможет наилучшим образом обеспечить интересы своей империи в районе проливов. Крымская война в прах разобьет эти иллюзии. И, как позднее заметит Дебидур, эта война «уже содержалась в зародыше в конвенции о проливах»[757].

Теперь, после отказа от курса «Ункяр-Искелеси», оставалось только последовательно «концертировать» с Европой по Восточному вопросу. Попытки одностороннего военного давления на Порту теперь исключались, ибо они выпадали из той международно-правовой конструкции, которую столь радостно выстроил сам Николай I. Следовательно, царь обрекал себя еще и на поиски постоянного мира с султаном. А как это было возможно в условиях исполнения Россией миссии славянско-православного заступника и ее экспансии на Кавказе? Выходило, что для того, чтобы последовательно использовать конструкцию соглашений 1840–1841 гг., России надо было приостановить или, по крайней мере, серьезно ограничить свою активность на этих направлениях. В противном случае ставилась под удар сама конструкция соглашений. Налицо были острейшие противоречия, которые громко заявили о себе в период восточного кризиса 50-х гг.