– Ты не можешь не поехать, – сказала я. – А если мне дадут какого-нибудь придурка? Какого-нибудь психа, с которым одни проблемы?

У Женьки дважды дернулся глаз.

– Да не бывает таких. У тебя будет лучший напарник из всех. Красивый, здоровенный, чемпион мира по карате. Или что вы там любите.

Но мне не нужен был лучший напарник из всех. Я опустилась на стул и оказалась в шалаше из телогрейки. Только что мне в загсе сказали нет. Что обычно делают в таких случаях?

– Иисусе! Вот только не надо дополнительную сырость разводить тут, – Женька показал на глаза и сморщился. – Давай я по-другому скажу: если бы я поехал, то только с тобой.

За окном закричали дети. Сережа скомандовал надеть капюшоны, Анька начала монотонно считать: два, четыре, шесть… Затявкал Рибок.

– Тогда скажи хотя бы, как я выгляжу?

– Плохо.

Как рассказал возглавляющий похоронную процессию Леха, в День святого Мануила он не планировал выходить из вожатской. На самом деле это было невозможно, но он решил попробовать. Спортивные мероприятия были отменены, бассейн тоже. В плане стояло четыре похода, но в такую погоду нельзя разжечь костер, а без него в походах нет никакого смысла. К тому же народный календарь настоятельно рекомендовал не высовывать носа из дома, потому что на Мануила человек оказывается как никогда уязвимым для злых духов. В День молодого Ярилы нечисть ходит по дворам и жалобно воет.

Жалобный вой вперемешку с проклятиями в адрес Виталика Леха услышал, даже несмотря на то, что окно его вожатской выходило на другую сторону, поэтому подошел к отрывному календарю и прочитал другие приметы, которые тоже могли сбыться.

«Если в этот день в густом тумане привидится белая корова или лошадь, то ни в коем случае нельзя ходить с ними туда, куда они позовут».

«Ну и бредятина», – подумал Леха, но на всякий случай зашел в игровую второго отряда и вгляделся в густой туман, сквозь который нельзя было увидеть даже флагшток. Не обнаружив там никаких коров и лошадей, он уже собирался вернуться в вожатскую, как вдруг в тумане показался белый силуэт. Это Пилюлькин шел из четвертого корпуса в изолятор, но выглядел он так, что белой корове, куда-то его зовущей, Леха удивился бы меньше. В грязном обвисшем халате, в мятых брюках с потеками Пилюлькин широко шагал, не обходя луж и размахивая мокрой белой шапочкой, и, что самое невероятное, – улыбался.

Перекрестившись, Леха вернулся в вожатскую, накрыл на всякий случай электрическую плитку футболкой и решил, что теперь можно и в поход сходить, и даже на похороны, потому что самую страшную нечисть он сегодня уже видел.

Хоронили Гришу у ручья. От воды шел пар, пахло сыростью и вскопанной землей. Суетливый Рибок месил толстыми лапами липкую глину. По пустой цинковой шайке монотонно барабанил дождь. Вокруг свежего холмика, на котором лежал «сперматозоид» Пилюлькина, толпились дети и смотрели почему-то не на холмик, а на лопату в руках Рината. Мальчики были в разноцветных дождевиках, девочки – в байковых пледах, взятых у Бороды. Все это промокло, пледы отяжелели, косички повисли, рваные челки прилипли к влажным, в капельках лбам.

– Отмучился, – сказал Леха и снял с гладкой головы вязаную шапочку.

Это была специальная шапочка, призванная поднимать детям настроение в промозглую погоду, которая часто случается летом в Подмосковье. Шапочка была с помпоном. Он давно оторвался и висел теперь на шерстяной кудрявой нитке, выходящей точно из Лехиной макушки.

– Прикольно, – сказала Наташа, когда Леха предложил подергать за помпон, и посмотрела на лопату с прилипшими кусками глины.

В такой день не помогала даже шапочка, но у Лехи было с собой еще одно чудо – автоматическая палатка, которая раскладывалась от удара о землю, но только если все присутствующие крикнут: «Пендельтюр!» Это было что-то более интересное, чем помпон, поэтому кольцо вокруг могилы разомкнулось и сомкнулось вокруг Лехи со свернутой палаткой в руках.

– Пендельтюр!

Сверток взмыл вверх, на мгновение исчез в густом молоке и, ударившись о землю, превратился в скособоченную палатку, у которой не раскрылось левое крыло.

– Нет, ну кто не крикнул-то, а?

Леха поправил крыло вручную и поднял полог над входом. Палатка оказалась не только автоматическая, но еще и безразмерная: один за другим в ней скрылись почти все дети.

От свежего холмика, о котором сразу забыли, отошел Ринат и встал рядом со мной.

– Ты очень натурально грустишь.

Он тоже, наверное, замерз, и тоже, как у детей, лоб в капельках с прилипшей челкой, но улыбается и пахнет теперь не сыростью и землей, а шерстяным свитером и сосновой хвоей.

– Это не из-за головастиков. Женьку не подняло, если я правильно поняла, что ты написал. И за цветы тебе спасибо. Шмели не обиделись?

Ринат как-то оценивающе посмотрел на согнутого в дугу Женьку в выблядоне и покачал головой.

– Не обиделись. Ты им тоже понравилась, особенно в том платье. Но потеря для нас большая, поэтому взамен я забрал у тебя твоего предсказателя.

Я сразу забыла и о Женьке в выблядоне, и о том, что в своей телогрейке, должно быть, действительно, выгляжу плохо.

– Ты взял мою книгу, чтобы погадать? И что тебе выпало?

Ринат рассмеялся:

– Нет, я забрал ее, чтобы не гадала ты. Зачем ты это делаешь? Все же и так понятно: вы приедете на вторую смену, а дальше видно будет.

– Как неинтересно. – Я поежилась от порыва ветра и снова стала думать о кряхтящем Женьке. – Без него не поеду, а он неподъемный.

– Взлетало и потяжелее, – бодро сказал Ринат. – А сейчас подожди немного здесь, мне надо в «пендельтюр» заглянуть. Есть у тебя блокнот и ручка? Хочу вашим кое-что показать. Они же бадминтон вроде любят?

В тихий час убитый горем, непогодой и наваристым борщом тети Любы лагерь спал. В своей вожатской, накрытый одеялом, покрывалом и выблядоном, спал скрюченный Женька, на соседней кровати лежал Сережа с ошпаренными в посудомоечной машине руками. Под заново переписанным планом-сеткой спала Анька. И я – за столом над недоделанной ромашкой к вечернему мероприятию.

В хлораторной на маленькой скамеечке возле кучи вонючих тряпок уснул Колян. В общежитии в пропахшей карболкой спецовке на узком диванчике в холле задремала Мама. За дверью в комнате напротив спал опозоренный перед всем пищеблоком Олег.

В третьем корпусе поругавшиеся из-за выговора за головастиков спали Ленка и Виталик. Со слезами и комом в горле подписавшая эти выговоры, в угловой комнате спала Галя.

Во втором громко храпел оставшийся без бассейна и плитки Леха, и