– Ой, да много ли бабе надо? Чтобы все сытые были. Я вообще не понимаю, зачем я здесь.

Послышался писк, и комару освободили так много места, как будто он был в этой компании самый большой и важный.

– Ну как? – спросил хрущ.

– Ну как-как, – ответил комар и посмотрел на бомбуса. – Вот ты, специалист, скажи мне: ежели самолет не сел, то на второй круг заходют, а ежели он разогнался, но не взлетел, то это чаво значит?

Бомбус еще раз оценивающе посмотрел куда-то в зал.

– Что-что, носом в канаву, значит.

– Ну вот это и есть.

Леха имел звание мастера спорта по борьбе. Он никогда этим не хвастался, но и тайны из этого не делал. И надо сказать, что при своей брутальной внешности Леха был самым сентиментальным мастером спорта по борьбе из всех когда-либо живущих.

С каждой смены он увозил с собой пачку фотографий, блокнот для планерок, которые никогда не выбрасывал, специальный конверт с записками от вожатых и пакет сувениров. Сувениром могло стать что угодно – от чашки с отбитой ручкой до Веселого Роджера, которого Нонна Михайловна распорядилась выбросить.

Эти вещи хранят память: воскрешают запахи, возвращают туда, где солнца с лучами разной длины отражают неясный, рассеянный свет, заставляют смеяться до соплей, которые, к счастью, никто не видит, потому что в комнате больше никого нет.

У Женьки тоже был такой пакет. В нем было всего три вещи: глиняный Женя, кусок нейлоновой паутинки и Валеркина объяснительная за лягушек. Эти вещи ему льстили, ведь с ними он был самый стильный и самый смелый, но этого оказалось мало для того, чтобы ему хотелось сюда вернуться. Нужно было что-то еще, и Леха, страстно желавший посадить всех на гудроновскую иглу, придумал что.

На вечерней планерке Сережа написал ему записку, где подробно и обстоятельно изложил свою идею с вожатским вальсом, который напарник с напарницей будут танцевать на закрытии смены. У номера, как полагается, были свои цели и задачи: воспитать, взрастить, духовно обогатить, познакомить с культурой предшествующих поколений.

– Точно, – сказал Леха, прочитав записку, – главный сувенир из лагеря – это напарник. Детей забываешь, а его никогда. Каждого помнишь, потому что с ними было так плохо, что аж хорошо, и так хорошо, что аж плохо.

Леха принял важный вид и посмотрел на свое отражение в темном окне: экую мудрость физрук задвинул!

– Алексей, снимите шапку в помещении, – попросила Нонна Михайловна.

– Не могу, она девушкам нравится.

Сразу после планерки Лехину идею воплотили в жизнь.

Преодолевая навалившуюся сонливость, которая портила нужный настрой, вчетвером мы молча спускались по подъездной лестнице корпуса. На ступеньках валялись космеи – розовые, сиреневые, несколько белых. Девочки разбросали их перед отбоем. Они поблекли и завяли уже к ужину, а сейчас и вовсе превратились в мусор. Из уважения ко мне все старательно их перешагивали, рискуя поскользнуться на стертых ступеньках.

– А нельзя было эту репетицию провести завтра в тихий час и в зале? – задала Анька резонный вопрос.

– Нет, – ответил Сережа, – Леха сказал, что все должно быть в точности, как в песне.

– Романтично?

– Что-то вроде.

К ночи туман рассеялся, и уже не было того молока, в котором исчезала верхушка флагштока, но температура упала еще ниже, а дождь усилился.

Женька встал под фонарь, закурил и смахнул с эполетов крупные капли:

– А вы точно правильно расслышали?

Все расслышали правильно и, чтобы сомнений не возникало, получили письменное приглашение на репетицию вожатского вальса сегодня в 23:00 на линейке.

На посеревших трибунах разной высоты уже сидели Эдуард, Татьяна, Виталик с Ленкой, рядом стояли Галя, Марадона и Сашка. Все ежились, кутались в блестящие в свете фонарей кожаные куртки. Сашке, как обычно, было жарко. От темных волос шел пар, в пальцах тлела сигарета, куртка была расстегнута, под ней только черная футболка с надписью «Стройотряд-2003».

На самой высокой трибуне сидела Маринка и болтала ногами. Скорее всего, ее туда кто-то по ее же просьбе и посадил, а она пищала, что боится, и била этого кого-то маленькой ладошкой по спине. Как хорошо, что мы это пропустили.

– Ой, мой Женечка!

Маринка спрыгнула с трибуны и выбежала на свет прожектора, который освещал волейбольную площадку и линейку. В ее косичках до сих пор торчали поблекшие космеи, и она решила, что непременно должна за них поблагодарить Женьку. Вот сейчас только Леха повернется, а то недостаточно свидетелей.

– Твои цветы шикарные! – пропела она и бросилась к Женьке на шею. – Где ты их достал? В таком месте, в такую сырость! Это настоящее чудо! Для меня еще никто никогда такого не делал!

Маринка подпрыгнула, попав макушкой Женьке в нос, и начала визжать что-то совсем нечленораздельное. Эдуард внимательно всмотрелся в небо. Ее визг заглушал голоса в его голове.

Женька убрал с шеи маленькие ладошки, посмотрел на меня, потом на Маринку и выдал очередную гениальную фразу, достойную войти в анналы вожатского движения:

– Пожалуйста, только это не мои цветы. Их Дашке принес Ринат, движимый льстящим ей инстинктом размножения.

Маринка перестала прыгать и визжать и вся вдруг скукожилась, как космеи в ее косичках.

– Чего-о? – обиженно промычала она, уставившись на Женьку.

Я сначала хотела сделать точно так же, но подумала, что буду при этом выглядеть как Маринка, и тоже вышла на свет прожектора.

– А нам от товарищей скрывать нечего! – с вызовом сказала я. – Букет мой, Ринат мой, и Женечка в каком-то смысле тоже мой, а не твой, но, в отличие от некоторых, я на два фронта не играю.

– Дожили, – гавкнула Ленка.

Женька недоуменно покосился на меня, Маринка от возмущения открыла рот и захлопала ресницами, я сложила руки на груди и выдержала ее взгляд. Втроем мы стояли в круге света от прожектора и на этой импровизированной сцене разыгрывали совсем не то действие, на которое рассчитывал Леха. Отделившись от трибуны, он засуетился и начал расставлять вожатых парами.

– Разик станцуем и разойдемся, – то и дело приговаривал он. – Погода как на заказ: дождь, не жарко, не холодно. Хотя нет, все-таки холодно. Но разик станцуем и разойдемся.

Леха хлопал по плечам парней, клал их руки на талии напарниц. Все почти успокоились, обнимая человека, ставшего за это время чем-то бо́льшим, чем просто знакомым. Леха улыбался, светился ярче прожектора: мероприятие чуть ли не впервые шло по плану. Но когда Колян включил запись Сережиной гитары и над лагерем полились знакомые, трогающие самые сокровенные