вам там все расскажу. Там прохладно, но у меня есть ромашковый чай. Он лучше всех ваших лекарств. Борода берет от похмелья, девчонки – для похудения. Эти бутерброды на ночь… сами знаете… Саша приходил. Каким-то конфискатом они на КПП траванулись, пока жара была, да и в «Чикаге» все время просрочку продают. Это они уже потом догадались у Олега плитку в аренду брать и картошку на ней жарить. Хорошо, Алексей подсказал, да и Олегу выгода. А то сколько он с этих вилок выручит?

Женька поднял руку и попросился выйти.

– Всем оставаться на своих местах! – приказал Пилюлькин, продолжая смотреть на след засыхающей глины над тонкой бровью. – Мы еще не закончили. Нам еще нужно приделать к овалу хвост. Ведь Гриша умер, и ему надо сделать памятник.

– Эллипсоид, – поправил Сережа. – Объемный овал называется эллипсоидом, хотя какая уже разница…

Глина Глинична взяла из рук Пилюлькина горячий эллипсоид, отщипнула из ведра совсем маленький кусочек глины и протянула лагерному врачу. Веки с дрожащими ресницами сомкнулись и распахнулись вновь, выжигая напалмом последние мозги сорокапятилетнего старца.

– Скатайте хвостик.

В течение следующей минуты Пилюлькин так остервенело катал грязный комок в ладонях, которые обнимала Глина Глинична, что тот превратился в тоненькую ниточку. Не глядя, он приставил ниточку к эллипсоиду и показал то, что у него получилось.

– Ой! Какой смешной, – вскрикнула Глина Глинична и зашептала: – Что же это вы такое, Аркадий Семенович, слепили? Это не эллипсоид, это, простите меня, сперматозоид какой-то.

Глиняные шарики снова запрыгали в пустом кувшине, и кудряшки выбились из-под чепца, закрыв высохшую полосу глины над бровью.

– Вы мне кого-то напоминаете, – сказал Пилюлькин, присматриваясь к ней. – Вы сейчас в этой глине, как… Деми Мур.

– Тогда вы – как Патрик Суэйзи.

Женька все-таки вышел.

После этого в лагере все стало хорошо. Прекратился дождь, разогнал теплый ветер свинцовые тучи, встало в зенит жаркое, жизнь дарящее солнце. Приветствуя его, выбежали из корпусов радостные дети, запели бодрую песню вожатые.

Набиты карманы «запрещенкой», неважно, где «голова», а где «ноги», и не нужно больше брать в аренду сковороду, потому что жареная картошка, как и селедка под майонезом, теперь в меню. А заинтересованные люди могут беспрепятственно ездить за вантузами когда вздумается.

Но все это случилось в каком-то другом лагере. В «Гудроне» стало еще хуже, чем было. Леху лишили премии, которой у него и так не было, бассейн спустили, а Коляну дали швабру и заставили мыть дно, хлораторную и душевые. Он, разумеется, кричал, что коляску эту не вывезет, но ему сказали, что у него вся ночь впереди. В четвертый корпус прислали Маму с бидоном карболки, и они с Пилюлькиным, стоя в коридоре, долго играли в гляделки. Стаканы было приказано пропустить через пар, игровую отмыть от глины, а вожатым написать отчет по дням обо всех отрядных мероприятиях, проведенных с начала смены.

В довершение ко всему Женьке продуло спину. Выблядон должен был защитить его от этой напасти, но то ли в день счеса клевер был недостаточно свеж, то ли пастух сфальшивил, только спустя час после занятия Женьку согнуло в дугу, и даже сила Маминого взгляда не смогла поднять его с кровати.

На помощь ему пришел Виталик. У него с собой была аптечка размером с Женькину сумку для косметики, собранная мамой, поэтому в ней можно было найти средства для лечения всех известных болезней.

– Вот! Финалгон, – радостно сказал Виталик и выдавил полтюбика туда, куда указал ему скрюченный Женька.

Дальше можно было бы рассказать историю о том, как папа взял меня на военный аэродром, где МиГ-25 готовился к взлету, но ее я, кажется, уже рассказывала. Стало не просто хуже, а хуже некуда.

– Не может этого быть, – говорила Анька, пересчитывая сданные детьми стаканы. – Неужели все это было зря? Мы все только испортили. Может, Леха не расслышал и не ее имя он там говорил?

На ней, как и на мне, была надета телогрейка, которую принес Борода. Пыльная, кургузая, но новая, со всеми «антикетками». Перед тем как отнести стаканы на пар, их нужно было помыть в туалете, а здесь было ужасно холодно, руки моментально стыли после воды.

Сережа не мог понять, где он просчитался. Но, в конце концов, так ли это важно? Ведь можно жить и с таким Пилюлькиным. Да, именно с таким Пилюлькиным и с тазом с головастиками, который еще нужно отнести к ручью под моросящим дождем. Поэтому сейчас или никогда.

– Ну а если и зря? Если и ошибся? – сказал он, принимая из ее замерзших рук две пирамиды стаканов. – Ты поедешь со мной на вторую смену, если здесь все останется так, как есть?

– Поеду.

Анька даже секунды не подумала, даже не спросила, поеду ли я. И Сережа от радости не уронил стаканы на кафельный пол и не стал ее благодарить за оказанную ему честь. Это была пустая формальность, как в загсе: согласны ли вы? Все уже знают ответ, но так положено.

Я еще раз пересчитала свои стаканы и прислушалась к завываниям, доносящимся из Женькиной вожатской. Возможно, момент был не самый удачный, но раз все об этом заговорили, мне срочно нужно было узнать, поедет ли на вторую смену он. Даже нет, не это. Мне было необходимо услышать это «поеду». Вот так, без раздумий, без лишних вопросов. «Властью, данной мне вашими ректоратами, объявляю вас напарником и напарницей на вторую смену, а целовать можете кого хотите».

– Ох, епт… – простонал Женька и попробовал встать с кровати. – Нет, конечно. У меня в июле мастер-класс в «Персоне». На него за полгода записываться надо. Я к этому всю жизнь шел! Езжайте без меня. Половина детей едут, я спрашивал. Скучно не будет.

Женька, кряхтя, перевернулся на бок и еще глубже провалился в панцирную яму.

– Наташу, Вику, Катю и Свету за один стол посади. Они левши, им так удобнее, а то чашки локтями разобьют. И если кукол с ними вырезать будете, для них специальные ножницы лежат в нижнем ящике в шкафу. Ваням на складе сразу моделей самолетов набери, пока не разобрали. Они любят. Начатые тубы я тебе оставлю. Накраситесь, если что.

– Женя, я даже не знала, что у нас есть левши и что у них из-за этого могут быть какие-то трудности. Ты точно уверен, что мастер-класс в «Персоне» для тебя важнее?

Женька поднял руку и изобразил стригущие ножницы. Левую руку! Поэтому и почерк у него такой странный – без наклона и с вензелями, чтобы