Одно, с чем нельзя было мириться, это было неопределенное состояние Вити. Он мотался между Сарнами и Луцком! Так не могло продолжаться. Это было допустимо, пока мы надеялись на обмен в Ковеле, потом в Ровно, но когда Трегубов и Андро отказались от перевода в Луцк, пришлось серьезнее отнестись к вопросу о службе Вити, жить в Луцке в одиночестве он решительно не мог, а в Сарнах его присутствие было так необходимо во всех отношениях, уж не говоря о том педантизме, отличавшем его и на службе, с которым он вел отчетность имения, счета, а сроки процентам и долгам требовали такую сложную бухгалтерию и «перекладочку», с которыми мне бы не справиться одной. Поэтому все упорнее стало думаться, отчего бы Вите не отказаться от службы совсем? Он сам не раз мечтал бросить службу, всецело отдаться делам, в которых была заинтересована вся семья наша, и жить неразлучно нам в Сарнах. Чего же могло быть лучше? Сама судьба как бы подвинула это дело. В Михайлов день совершенно неожиданно приехал к нам Ситкевич. Витя тоже в этот день приехал из Луцка.

Ситкевич от имени Шидловского заявил, что купчую первого декабря на Щавры он писать не может и просит четыре тысячи задатка обратно, т. е. что мы ему тщетно предлагали в июле. Витя напомнил Ситкевичу наше категорическое предупреждение, что, если Шидловский доведет дело до зимы, то задатка своего не получит; почему же он счел возможным не считаться с нашими словами? Витя перечислял ему наши расходы в Щаврах с первого июня по первое декабря, содержание администрации, караула, проценты банку, налоги, проданный Корветто урожай и перспектива, во всяком случае, до весны не продать Щавров под снегом! Ситкевич все это слышал от нас не в первый раз, но настойчиво просил выручить Шидловского, ибо ему нужны деньги на свадьбу.

Сознаюсь, я была глубоко задета отношением Шидловского к Вите: летом, после чисто дружеского отношения Вити к нему во время его опалы в Минске, когда это отношение вызвало в местной администрации и ее присных такое «гонение» на нас. Неуместное доверие – это плохо, но незаслуженное недоверие еще хуже, потому что обидно. И я вступила в диспут Вити с Ситкевичем, поясняя, что так отнестись к нашему искреннему предложению Константин Михайлович не имел права, а теперь пусть и казнится за это. Он опасался, что у нас тогда были выгодные покупатели, что мы, помилуй Бог, продадим Щавры дорого, так вот за такое опасенье, за такое недоверие пусть он и будет наказан! Мы исчисляем наши убытки в Щаврах в две тысячи. Эти две тысячи мы не хотим ему возвращать, а две тысячи мы возвращаем, но не ему, а брошенной им с детьми Наталии Петровне, и отдадим их ей в рассрочку по пятьсот рублей в месяц, как пенсию, надеясь, что через четыре месяца она устроится на место, а на свадьбу пусть он сам себе раздобывает. Он, вы говорите, получает место губернатора. Ну и не пропадет!

Витя одобрил мое решение. Мы тотчас же написали обязательство на имя Татá в уплате ей по пятисот рублей ежемесячно и выпроводили милого гостя обратно в Минск, не слушая никаких его возражений. Щавры были опять свободны! Опять сорвалось! Что за судьба такая?!

После того Витя уехал в служебную поездку в Колки, ближайший к Сарнам пункт, а двенадцатого ноября возвращался домой обратно. До Колок было всего двадцать пять верст, и мы выслали за ним Павла в санях, так как накануне вдруг настала зима. В этот же день началась такая метель, что, как говорится, ни зги не видать! Не в первый раз Витя бывал застигнут метелью в дороге, но в этот раз, когда буран ревел, и снег, крутясь, заметал все следы дороги, было особенно жутко и страшно за Витю! Я ничем не могла отвлечься и, кутаясь в шаль на оттоманке точно в лихорадке, со слезами говорила Тете: «Нет, нет! Только бы он вернулся живой! Здоровье и покой дороже! На что ему служба?! Нет, нет, я его больше не отпущу. Мы платим Кулицкому двести рублей в месяц. За что? Пусть Витя их получает и работает здесь, а не там, в Луцке! И не Фомич, другой присос-трава покупает права Кулицкого, а мы сами купим и не половину, а всю долю!» В полночь Витя, наконец, вернулся «живым», хотя в дороге было действительно очень трудно, плутали в степи и страшно намучились в этот буран! Отогреваясь чаем, Витя без колебания согласился, что жить ему в Луцке одному невмоготу, что в Сарнах найдется много работы, если удалить шакала, но для этого надо иметь двадцать тысяч. Щавры? Продать Щавры, чтобы развязаться с Кулицким? А может быть, гораздо проще непосредственно продать Кулицкому Щавры? Он требует двадцать тысяч, воображая, что заработок в Сарнах будет в сто тысяч (!). Ну, так и получай Щавры за двадцать тысяч плюс банк, только, сделай милость, отстань! И в эту снежную, бурную ночь было создано два проекта: Витя выйдет в отставку, а Щавры избавят нас от Кулицкого.

Терять времени не приходилось. Шакал, проживая свои последние гроши, каждую минуту мог нам навязать еще худшего компаньона, и мы энергично принялись за дело. Витя немедля поехал в Киев насчет разрешенья Дворянского банка на продажу леса Рапопорту без погашения и, по обыкновению, так горячо сумел убедить правление, что получил разрешение продать лес без всякого погашения. Одновременно он был у Трепова и просил его причислить к Министерству внутренних дел без жалования. Да, Витя выходил в отставку! И, как нарочно, повторилось то же, что в феврале. Именно теперь, шестнадцатого ноября Эрдели в Минске получил телеграмму из Министерства, от Фриша, вызывавшего Витю в Петербург, чтобы занять ответственное место в продовольственном отделе! Служба в Петербурге была нашей мечтой и всех наших родных! Одна Оленька как была бы счастлива! Но также как в феврале, когда Витя без колебания отказался от борисовской вакансии предводителя, долго и нетерпеливо ожидаемой, так и теперь он без колебания отказался от почетной должности в продовольственном отделе, что год назад несказанно осчастливило бы нас всех!

Но теперь все это казалось нам ненужным и скучным! Только жить вместе, безвыездно в Сарнах, вот все, о чем мы мечтали! С вопросом Кулицкого дело было немного сложнее. Правда, известие, что Витя выходит в отставку и переедет в Саврны совсем, озадачило его. Он хорошо знал, что