где мы находимся, чтобы не делать напрасной поездки в Луцк, но он проспал Сарны и приехал в Луцк в семь часов вечера. Узнав об общем отъезде, в ночь же выехал обратно и прибыл в восемь часов утра в Сарны, одновременно с Оленькой из Владикавказа. Встречавший их гипнотизер сумел так уговорить Шолковского, что несмотря на довольно обидный сюрприз никого не застать в Луцке, он вышел из этого неловкого положения очень корректно. Купцы, о которых он телеграфировал «дают гораздо больше», был все тот же Гойсинович, который так подвел уже нас весной, и теперь он только на ветер, на словах обещал дать двумя тысячами более того, что бы дали другие купцы! Узнав об этом, Кулицкий хохотал до слез и этим окончательно окатил Шолковского холодной водой. При встрече с Шолковским, которого я ожидала не без внутреннего волнения (ожидая упреки, сцену), он с первых же слов совершенно неожиданно заявил: «Воля ваша – закон для меня. Я боюсь одного: упреков ваших за Сарны, а раз вы довольны, и я счастлив». Такого оборота никто не ожидал! Всех менее Витя, который к вечеру следующего дня уже приехал из Киева, подав нужные прошения. Встреча их была самая дружественная. Конечно, обо всем этом был извещен Леля, и сохранилось его ответное письмо от 30 октября:

«Очень благодарю за телеграмму. Впечатление получил от нее чрезвычайно радостное. И ночью мне снилась ты, окруженная покупателями, (но не евреями, а нашими губаревскими и новосильскими). Как хорошо, что вы значительно уменьшите свой долг Дерюжинскому. Еще придумайте одну продажу, и вы будете свободны, свободны в распоряжении. Как бы хотелось узнать, что вы развяжетесь с Шолковским или, по крайней мере, предвидите возможность это сделать. Пожалуйста, пиши мне о дальнейшем; вручены ли деньги вам (Рапопортом) и передано ли уже сорок пять тысяч Шолковским? У нас все по-прежнему. У Шунечки несомненный коклюш. Держимся только мы с Олечкой».

Начало сезона оказалось для Лели очень трудным, деточки схватили коклюш, а за ними и Шунечка. Мы с Оленькой упорно звали Наташу в Сарны, т. к. перемена воздуха считается единственным и радикальным средством в этой болезни, но Шунечка решительно отказывалась, хотя коклюш был тем мучительнее, что осложнялся зобом. Мне помнится, что как тогда в Щаврах во время скарлатины в Губаревке, и теперь мне стало очень грустно от этого отказа. Мне казалось, что нам теперь слишком хорошо, и хотелось всячески прийти на помощь Леле и его семье, Леле, который всегда так безропотно нес свою далеко не легкую жизнь, никогда не позволял себе отдыха!

Да, нам теперь в Сарнах было так хорошо! Дни стояли теплые и солнечные, в начале ноября всегда столь темные и жуткие на севере. Иногда мы даже сидели в саду, в цветнике перед балконом, где еще доцветали астры и хризантемы. Оленька была в восторге. Мы и гуляли с ней, и катались, знакомясь с Сарнами. Кроме наших щавровских лошадей, у нас стояли две заводские матки с жеребятами Кропотовой, приславшей их из Саратова на корма, благо сена была у нас уйма, не покупать. С той же целью и Шолковский прислал на отдых своих лошадей из Бобруйска, так что конюшня наша была полна, и Шолковский сопровождал нас верхом на своей Бази, кровной английской кобыле, причем ездил настоящим спортсменом.

Вечером после обеда начинались беседы о Сарнах и сводились счеты. Шесть тысяч, вложенные нами в членские взносы при заемах в взаимных кредитах, были сняты с наших счетов (хотя этот заем делался для общего дела) и тогда сумма, вложенная нами в Сарны, стала ровняться всего ста тысячам; к вложенным же Шолковским было добавлено двадцать тысяч на довольно неопределенные накладные расходы по хлопотам с закладной, поездкам, телеграммам и пр., и его взнос, по правде, с большой натяжкой, был доведен до пятидесяти тысяч. Таким образом, из внесенных за Сарны ста пятидесяти тысяч, одна треть была внесена Шолковским, а две трети нами. Все это было зафиксировано в книге Кулицкого и подписано нами.

Одновременно Кулицкий поднял вопрос и о своем выделе. Теперь, на зиму глядя и после продажи леса, ему, в сущности, нечего было и делать в Сарнах, в особенности под строгим наблюдением Вити, и, главное, не было предлогов вырывать у нас деньги на суточные и поездки. Для такого игрока это было смерти подобно. Поэтому он задумал продавать свои права, которые, повторяю, состояли из одной пятой будущей прибыли, и двести рублей жалования в месяц до окончания ликвидации. Нас это очень смутило. Каков бы ни был Кулицкий, но мы уже его знали, и он морально имел-таки какие-то права, но мало ли кого он мог посадить нам на шею, охотника до двухсот рублей жалования за ничто! Поэтому мы были очень рады, узнав, что Кулицкий с этим предложением вертится пока только вокруг Фомича.

Скупой и осторожный Фомич, хотя и мечтал остаться в Сарнах (его миссия была закончена, и ему предстояло возвращаться караулить Щавры), не решался рисковать своими кровными десятью тысячами ради призрачной доли прибыли, которой он, понятно, совсем не верил. Это очень огорчало Кулицкого, он буквально кусал себе локти и, как голодный шакал, бродил вокруг нас, пытаясь сорвать с нас еще что-нибудь. Миражи внезапной наживы не оставляли его. Он писал во все концы, то разыскивая закладную для Шолковского, то разных фабрикантов и предпринимателей. Нам оставалось только держать ухо вострó, чтобы не поддаться никаким его проектам. Кассу и запись мы с Витей вели сами, Соукун крепко держал бразды правления в хозяйстве, и гипнотизер ни с какой стороны не мог подъехать к пирогу.

Соукун оказался милейшим стариком, насквозь видевшим Кулицкого, и заходил к нам каждый вечер с докладом. Витя, проводив Фомича в Щавры, теперь особенно любил беседовать со старым чехом. Было тепло, хорошо у нас в большом, хотя и низком доме. И Тетушка, и сестра были в восторге от Сарн. В письмах Тетушки к брату высказывается это удовлетворение, и не только ей нравилась усадьба и все имение, а и радовало, что мы в этот раз не стали жертвой обмана, вопреки страшной репутации Кулицкого. К этому времени в доме была готова ванна и все удобства, прибыли из Петербурга мои ящики с посудой и библиотекой, так что Тетушка с сестрой опять читали запоем, и сестра только жаловалась на «невообразимое количество коров». Последнее вызывалось тем, что коровы, благодаря теплой погоде, все еще выгонялись на пастбище и прогонялись иногда близ дома, что приводило сестру в