по вычислению кучера Аверки не моложе тридцати пяти лет, которую предстояло кормить кашей за отсутствием у нее зубов. Ездить опять же было не на чем! Кулицкий бушевал, хотел отсылать лошадей обратно, Витя был недоволен, но я советовала не связываться больше с бессовестной тещей и выписать из Бобруйска наших щавровских лошадей, экипажи и кучера Павла. Нас ожидала задача серьезнее грызни с этой старухой, утверждение купчей, а по расчету луцкого старшего нотариуса пошлины актовых, канцелярских и проценты по закладной Дерюжинскому приходилось внести не менее восьми тысяч. При этом Витя еще сумел выгадать две тысячи четыреста рублей, когда в Луцке у старшего нотариуса стал внимательно вчитываться в удостоверение высочайшей милости, разрешавшей платить пошлину с продажной цены, а не с оценки имения банком. Продажная цена в пятьсот пятнадцать тысяч была ниже оценочной пятисот семидесяти одной тысячи, эта разница и давала экономию в пошлине в две тысячи четыреста рублей, по тысяче двести рублей на каждую сторону. Старший нотариус сначала не хотел верить, созвал совет, но мнение Вити взяло перевес. Конечно, нас очень тревожили дальнейшие действия Шолковского, будут ли у него действительно готовы деньги к утверждению купчей, и хотя на телеграмму Вити он отвечал «деньги будут внесены своевременно», но полагаться на него было рискованно, а самим достать еще денег было трудно.

Почти с первого дня нашего приезда нас стали осаждать всевозможными предложениями сдать участки в долгосрочную аренду, под костоломку, под крахмальный и другие заводы. Из-за границы приехала партия чехов, которые облюбовали Грушу под химический завод. Грушей называли тот участок (в форме половины груши) в семьдесят десятин, которую образовала Киево-Ковельская железная дорога, пересекая Одесскую линию. Но с долгосрочными арендами, так же, как и с продажей участков, приходилось повременить до погашения закладной.

Тем не менее нас очень занимали все эти переговоры и перспектива превратить тихий поселок в кипучий маленький Шеффильд. Гораздо ближе к цели были возобновившиеся переговоры с лесными купцами. Они-то и могли бы нам помочь прежде всего при утверждении купчей, погасив хотя бы часть закладной: лесохранительный комитет разрешал продавать только одно пятилетие. Вокруг флигеля Кулицкого уже толпился целый рой лесных купцов. Особенно упорными было пятнадцать еврейчиков из Олевска. Они изучили лесные кварталы шаг за шагом вместе с Кулицким и давали уже сорок тысяч. Цена, по общему мнению, была справедливая. Мы телеграфно запросили согласие Шолковского. Он был у нас в Сарнах только в первый наш приезд в Сарны. Мы вытребовали его тогда тремя телеграммами; но приехав на один день, он отказался вникать в наши расчеты с тещей и только очень серьезно предупредил Кулицкого не торопиться с назначением цен на лесные участки, так как он ведет переговоры об обмене Сарн на заводы и гостиницы в Бобруйске. Мы обомлели. Как обменять? Да как сметь нам даже это предлагать? Даже Кулицкий, такой гешефт-махер, пришел в негодование. Теперь, когда олевцы со дня на день ожидали нашего согласия продать на первое пятилетие, и мы не могли им его дать, потому что Шолковский медлил с ответом. Мы опять стали его вызывать в Сарны. Он телеграфировал, что приедет пятнадцатого, шестнадцатого, потом назначал восемнадцатого, девятнадцатого. Высылали его встречать, а он телеграфировал, что надеется быть в Луцке двадцать четвертого.

Олевцы, потеряв терпение, уехали к себе. Их сменили бракеры минского банкира и крупного лесоторговца Рапопорта. Он давал сорок одну тысячу и требовал ответа. Его бракеры пять дней уже безвыходно сидели в лесу. «Цену дают очень хорошую, купцы ждут в Сарнах», – телеграфировали мы. Шолковский ответил: «На днях приеду, тогда вызовем купцов». Витя выходил из себя, Кулицкий рвал на себе волосы. Всегда без гроша, он теперь надеялся получить куртаж от купцов, такое замедление доводило его до ярости.

А между тем нас ожидало новое осложнение. Двадцать шестое октября было сроком погашения наших векселей на двенадцать тысяч в могилевском взаимном кредите. Мы были спокойны, потому что Крестьянский банк в Могилеве сообщил нам, что все готово к выдаче ссуды и двенадцати тысяч по первым щавровским закладным (работа Берновича через полтора года).

Фомич был послан в Могилев их получать, но вдруг телеграфировал нам, что в его генеральной доверенности пропущено выражение «получать по закладной», и банк не выдает ему ссуды. Чтобы не терять времени и не опоздать к сроку двадцать шестого октября, приходилось немедля лететь в Могилев потому, главным образом, чтобы погасить эти двенадцать тысяч, вновь их получить и этим гарантировать утверждение купчей. Но Витя не мог ехать. Он должен был к двадцатому октября быть в Луцке на съезде мировых посредников. Оставалась ехать в этот ненавистный город «королю прусскому»[282].

А как мне не хотелось опять мотаться по железной дороге! И сердце у меня разрывалось, потому что незадолго перед этим приехала к нам Тетушка. Я была счастлива ее приезду. Тете очень понравилось в Сарнах, гораздо более, нежели в Щаврах. И погода все время стояла теплая, солнечная. Мы с ней гуляли каждый день. Ее все занимало, как всегда. И большой сад с деревьями грецких орехов, и грунтовый сарай с персиками и виноградом, и виды нагорного берега Случа на далекое Заречье, и громадный двор с хозяйственными постройками, и беседа с Соукуном по вечерам. Здесь и священник отец Петр Батаревич, пришедший к нам служить молебен с водосвятием, оказался гораздо умнее и развитее картавого щавринского попа. Он служил в Сарнах уже тридцать пять лет, и отец его был священником сорок лет, потому он сообщил нам кое-какие преданья о «старине своего села Великие-Серны». У него имелся акт 1671 года князей Чарторыйских на церковь и рассказывал, что лес столетних дубов, бывший в стенах этой церкви, был еще того времени, и не поддавался, уверял он, топору.

Но делать нечего, надо было оставить Тетю одну на попечении Антоси и Соукунов и спешить в Могилев. Когда двадцать четвертого, утром, мы с Горошко, ехавшим со мной из Крупок, явились в банк, случилась новая задержка. Нам выдали только шесть тысяч, потому что в последнюю минуту в банке спохватились, несмотря на все наши напоминания, что забыли выписать из Петербурга пятипроцентное свидетельство и раньше трех недель его не получат. Пришлось внести во взаимный кредит только шесть тысяч. Любезный Банин, убедившись, что задержка за банком, отсрочил остальные шесть тысяч на один месяц. Но после этого язык не повернулся просить у них новой ссуды. Витя, конечно, это бы устроил.

В тот же вечер я собралась обратно, оставляя Горошко в