приютилось лишь две кровати, купленные утром в поселке, мы были растроганы встречей и счастливы, что, наконец, приехали в Сарны, что, наконец, кончились наши девять месяцев длившейся муки сомнений и страха.

Нам принесли на подносе чай и ужин. Соукун удалился, а Фомич с Кулицким тотчас же стали нам сообщать свои переживания. Наслушавшись всяких ужасов о Сарнах, Фомич был приятно всему удивлен. Поразили его в поселке двухэтажные дома, широкие улицы, бойкая торговля, лучше любого уездного города. Пора зил его в имении очень хороший молочный скот, чудесные телки и пр. Фомич, видимо, был в восторге от всего, но прежде всего от самого себя и своей деятельности. Он перемерил весь хлеб, обмерил все стога сена, словом, весь урожай, перечисленный в договоре, и открыл, что не хватает и хлеба, и сена: теща и после купчей утащила ночью четыре стога сена и всю очищенную рожь на свой плац, куда были уведены ею лошади и скот из имения. Далее, проверяя арендные договоры, он нашел восемьдесят договоров на пастбище совершенно неизвестных, а также один контракт на плац в три десятины в самом центре города, сданный тещей на двадцать четыре года некоему Рейзенбергу по семь рублей за десятину.[281]

Это открытие Фомича очень меняло дело. Теперь оказывалось, при математическом вычислении, что согласно договору Гревса приходилось не нам платить теще две с половиной тысячи, а ей приходилось нам доплачивать четыре тысячи за увезенный корм и утаенные мелкие аренды. За вычетом двух с половиной тысяч, насчитанных на нас при совершении купчей, ей приходилось нам теперь доплатить полторы тысячи. Счастье, что по настоянию Лели, мы тогда согласились на этот компромисс.

Такое открытие Фомича высоко подняло его во мнении Кулицкого, который сначала глазам не верил, а потом три раза ездил к теще и документально доказывал ей, согласно ее же нотариальному условию, эту разницу в четыре тысячи. Витя был в полном восторге, а Фомич, поглаживая длинную седую бороду, с упоением перебирал все подробности этих дней, проведенных не разгибая спины за «соблюдением наших интересов». Но плац Рейзенберга был возмутителен, и Витя уже готов был вспыхнуть и начать с тещей военные действия, когда на другое утро Кулицкий вызвался съездить к ней и уладить грозящий вспыхнуть конфликт. Она знала, что с Витей ей не придется шутить.

И Кулицкий утром полетел к теще, но вернулся от нее с письмом, в котором она очень любезно, на французском языке, просила нас с Витей заехать к ней, к вечернему чаю, а вступать в разговоры с Кулицким отказалась. Он вернулся пресердитый, чертыхаясь и посылая ее в тартарары. Мы не отказались от любезного приглашения. После целого дня, проведенного в знакомстве с Сарнами, мы оба с Витей, несмотря на возмущение Фомича и Кулицкого тещей, чувствовали себя довольными и счастливыми. Ну хорошо, теща ограбила имение, она на зиму вывезла одну тысячу шестьсот возов всякого добра, до земли и песка включительно, как уверяли они; теща увела упряжных лошадей, увела и пятнадцать рабочих лошадей, которых немедля поставила возить лес на подряд еврею; теща увела лучших телок и коров из стада; теща поселилась в поселке, чтобы нас караулить и всех уверяла, а Соукуна в особенности, что непременно вернется в имение, как только мы не сумеем погасить семьдесят шесть тысяч закладную.

Но после того, что мы ожидали в Сарнах полный разгром и разорение в усадьбе, нам показалось, быть может, в лучах ярко светившего в тот день Покрова-солнышка все прекрасным. Увела лучший скот, но оставшиеся тридцать пять породистых симментальских и голландских коров и два выписных бугая, оставшиеся телки действительно были чудесны. А люди, встретившие нас накануне с трогательными пожеланиями на украинском языке, так казались счастливыми, когда мы объявили им, что всех оставим на прежних условиях, без перемены, если они ими довольны, и Соукун останется управляющим, так как Кулицкий будет заведовать продажей участков, а Фомич займется поселком, что враждовать с тещей совсем не хотелось, тем более что я понимала, чтó она бедная, переживает! И мне было ее бесконечно жаль.

Витя, впрочем, серьезнее относился к ее выходкам, в особенности не хотел уступать даром плац в три десятины среди города. «И боюсь тебе расхваливать, – писала я Леле тогда, – чтобы ты не заподозрил меня в пристрастии, но не могу не сказать все-таки, что хорошо, право хорошо. Поражает изобилие всего, широкий масштаб. Мрачные опасения Вити смягчаются: есть, чем расплачиваться. Кулицкий завален письмами и телеграммами, предложениями купить леса, луга. Партия приезжих чехов уже торгуют тысячу десятин Заречья. Я довольна садом, огородом. Семь десятин хмеля дали в этом году десять тысяч и пр.».

В семь часов вечера в той же бричке и на старых лошадках мы поехали в поселок. Янихен встретила нас со свойственной ей любезностью, но тотчас же стала жаловаться на Кулицкого, который делает ей скандалы из-за лошадей. Кроме уведенных ею лошадей, оказалось, что в числе оставленных двадцати старых и пяти слепых лошадей, принятых по нотариальной описи, было четыре жеребенка, купленных ею недавно на деревне. Этих жеребят Кулицкий решительно не желал даже пускать во двор, и они, бедные, паслись без приюта по полям или с телятами. Витя даже рассмешил Янихен, когда серьезно возразил ей, что за воспитание господина Кулицкого не отвечает, но затем твердо заявил ей, что купленных ею на базаре жеребят, мы, конечно, в счет рабочих лошадей принять не можем, а также требуем хоть пару упряжых лошадей, потому что на слепых лошадях никогда не ездят.

Янихен очень любезно обещала исправить этот «недосмотр», что же касается недоразумений по счетам, то она обещала принять все это к сведению и завтра же все уладить, только просила нас Кулицкого к ней не присылать. Конечно, теща сдалась не сразу. На другой день были вызваны ею судья, адвокаты, поверенные; в Петербург было послано несколько срочных телеграмм Николаю Федоровичу, но напрасно, так как слишком все было ясно: корм принимали при Соукуне понятые, картофеля и не могло быть больше принятого Фомичем, потому что даже еще при нем его усердно выбирал целый полк поденщиц, поставленный тещей, а контракты и аренды были налицо. Конечно, все эти «пустяки» все-таки не убедили бы ее в нашем праве, но ответные телеграммы из Петербурга настоятельно требовали не затягивать дела и кончать расчет с нами. И хотя Плоскин, поверенный Янихен, приехал нам объявить, что нам будет прислан четверик хороших лошадей, мы отказались подписывать ими составленный расчет.

На другой день опять