то было лишь следствием пережитых за целую неделю волнений. И двадцатого сентября мы наконец собрались в Луцк, горячо благодаря Лелю за его заступничество, а Витя растроганно повторял, что вся жизнь его будет исключительно посвящена нашей семье, сумевшей так великодушно спасти нас из непоправимой беды. И говорил это так глубоко прочувственно, что, умирая несколько лет спустя, вспоминал это и завещал все, что бы я считала ему принадлежащим, передать «птичкам», т. е. детям Лели.

В Крупках в вагон к нам вошел Горошко с корзиной лучших щавровских яблок и двумя громадными банками варенья. Он провожал нас до Борисова, искренне радуясь концу наших терзаний, готовый при первом зове лететь к нам в Сарны, работать и помогать нам. Фомич проехал раньше в Минск. Витя вызывал его ехать с нами до Сарн, принимать вес и мерой урожай. Когда вечером, в 9 часов, мы были в Минске, в вагон вошел Фомич, готовый ехать в Сарны. Он горячо поздравлял нас и выражал свою радость: всё вы осилили, по правде, говорил он. С ним вошел и Кулицкий, тоже ехавший в Сарны воевать с генеральшей, которая, пишут ему, уводит лучших лошадей из имения. Пока поезд стоял у вокзала, вошел поздороваться с нами и Соколов, полицмейстер, тоже горячо поздравлял нас. «Никто в Минске этому не верит. Сарны считают заколдованными», – говорил он. Затем мы выслушали несколько рассказов его о минской жизни, и почувствовали оба, как мы счастливы, что можем начать другую жизнь, далеко от минских каверз и дрязг. Как хорошо, что мы едем в Луцк, в Сарны! Чувствовалось то, что французы называют détente de nerfs[280], а также глубоко затаенную радость и благодарность Тому, кто повел нас подчас и вопреки нашей воле, по этой новой дороге. Сколько раз рисковали мы слететь в пропасть, а наше ли умение спасало и выручало нас? Вряд ли!

Когда поезд двинулся, Фомич с Кулицким перешли к нам в купе, и далеко за полночь велись у нас беседы, конечно, все о Сарнах. Вера в Сарны Кулицкого успокаивала Витю. Кулицкий так умел убеждать и уверять. Но и он, и Фомич настаивали, чтобы мы скорее переезжали в Сарны, ибо и там никто не допускает, чтобы купчая могла состояться, а теща и теперь продолжает всех уверять, что покупатели не осилят семидесятипятитысячной закладной, что поэтому она остается хозяйкой в Сарнах и требует, чтобы считались с ней одной, игнорируя новых, временных владельцев, и поэтому считает себя вправе, вместе с генеральшей, уводить лошадей, экипажи в поселок, оставляя нам сущий хлам. Но даже такая обидная воркотня Фомича и Кулицкого не в силах была омрачить то радостное чувство, которое пронизывало душу, ту надежду, что все эти прорехи исправятся, и мы будем счастливы в Сарнах.

После пересадки в Барановичах ночью сон совсем прошел и по мере того что светлело, все нетерпеливее хотелось хоть издали видеть Сарны. В шестом часу Фомич с Кулицким, дремавшие в соседнем вагоне, опять пришли к нам и опять говорили с нами без конца. На некоторых станциях Кулицкого поджидали его знакомые жидки. Они что-то толковали о лесе, о пивном заводе Калинкина для Сарн. Наконец приехали мы на станцию Сарны, и после кофе, который нам принесли в вагон, мы распростились с нашими компаньонами, отправляя их воевать с тещей и генеральшей, а сами продолжали путь и двадцать второго сентября прибыли в Луцк.

После четырех месяцев странствования и тревог, мы в первый раз смогли заснуть так крепко, что проспали без перерыва двенадцать часов, с девяти до девяти. Дольше такой жизни мы бы не выдержали. Цель была достигнута, хотя впереди еще предстояло много тревог и хлопот. А Леля еще двадцать шестого сентября писал: «В пятницу, как было условлено, я отправился к Добровольскому и получил от него бумаги. Мы предварительно, до получения их, внимательно их прочли и, кажется, они вполне точно передают выработанные вами сообща условия. Пожалуйста, держи меня в курсе дел. Письма твои буду откладывать отдельно, и, может быть, они пригодятся тебе, в случае если понадобится какая-нибудь деловая справка. От Тети получил письмо, успокаивающее насчет ее тревоги и желания, чтобы ты приехала. К какому времени ты ее ожидаешь? Когда вы выедете в Сарны? Береги Виктора Адамовича». Последнее было вызвано тревогой за то нервное состояние, которое бедный Витя переживал из-за переговоров с Шолковским после купчей.

Глава 31. Октябрь 1911. В Сарнах

День первого октября у нотариуса Гревса был назначен Дерюжинским для окончательного расчета с Янихен на месте, в Сарнах. Накануне, в семь часов вечера, мы с Витей прибыли в Сарны из Луцка. Нас встретил на станции Фомич, Кулицкий, Соукун. Подали рессорную бричку, потому что все (!) экипажи, стоявшие в приемной записи, были увезены Верой Кузьминичной. В бричку были впряжены две старые слепые лошади: все упряжные и порядочные лошади, «конский завод» Кулицкого, были тоже уведены в новую усадьбу той же Янихен, переселившейся в поселок, на свой плац. Было грязно и темно в этот вечер, канун Покрова. Моросил мелкий дождь. Кучер Аверко тихо вез нас по топким, плохо освещенным улицам поселка в то время, когда администрация уехала вперед. Проехав поселок, мы еще с версту ехали полем, когда показались окна усадьбы, и мы въехали в большой двор; у подъезда дома стоял накрытый белой скатертью стол с хлебом-солью и горевшими вокруг восковыми свечами; по обе стороны стола стояла администрация и человек двадцать служащих с пожеланиями нам счастья.

Такая встреча мало напоминала встречу в Щаврах того же Фомича в октябрьский ранний еще светлый вечер, два года тому назад. Почему-то мне так жаль стало всех этих незнакомых людей, ожидавших от нас добра и внимания, но пока не знавших, что мы за люди и что им от нас ожидать. Их судьба была в наших руках. И как страшна эта власть над людьми, как надо бояться ею злоупотреблять и отвечать на ожидания добра и ласки безразличием и равнодушием, я уже не говорю о худшем.

В передней дома нас приветствовала бледная, с взволнованным лицом Адель Сергеевна, жена Соукуна, держа за руку семилетнего сына с караваем хлеба на голове. И они боялись, и у них сердце билось, встречая нас, чуждых им совсем людей, от которых будет зависеть их судьба. И хотя дом был совсем пустой, еле освещенный свечами в старых подсвечниках, хотя в гостиной стоял один деревянный стол с тремя стульями, а в спальне