бессонной ночи из-за пересадки в Барановичах, мы прибыли в Минск и тотчас же послали за Шидловским, но я предоставила Вите одному с ним разбираться: я сердилась на него за Татá. Получив известие о передаче Щавров «графине», Шидловский немедленно прискакал из-за границы и за 3 дня успел привести все в должный порядок, т. е. заставил Корветто вернуть ему, также нотариально, Щавры обратно. Корветто пытался объяснить, будто Константин Михайлович что-то должен его жене, но Шидловский серьезно пригрозил ему прокурором, послал своего поверенного Сеткевича принимать Щавры и выселять графов. При этом Шидловский широко рассчитался с «графьями» за их труды по имению, так что у них оказалась известная сумма, на которую они собрались уехать в Париж. К нашему приезду вся эта драма уже миновала, и нас в «Гарни» ожидал обычно длинный доклад Фомича, начинавшийся с восклицанья: «Великая слава Господу. Их сиятельства очистили Щавры. Двадцать второго августа вечером они отправились ужинать на пирог к попу, а оттуда удрали на вокзал в проливной дождь, ночью, в простой телеге, не простившись со мной. С удовольствием дал бы им лошадей, чтобы только знать, что их довезли до Крупок, и что они не будут больше вредить моему здоровью». При этом старик очень досадовал на вероломного Горошко, который также был приглашен на ужин к попу и только на другое утро доложил ему об отъезде графьев. Тогда Фомич заботливо побежал запирать двери, закрывать ставни опустевших апартаментов, и «многожды» крестил эти двери и ставни.

Сеткевич передал Ионычу просьбу Шидловского покараулить Щавры до купчей. Но эта купчая казалось нам чистейшим вымыслом, совершенно ненужной для самого Шидловского, который ожидал назначения губернатором в Сибирь. Витя совершенно откровенно поставил ему этот вопрос. К тому же мы знали, что к декабрю у Шидловского двадцать тысяч не будет, поэтому Витя и предложил ему теперь же расторгнуть эту сделку с обоюдного согласия. Мы вернем ему четыре тысячи задатка и постараемся забыть убытки, которые и нам причинил Корветто, продав весь наш, хоть и небольшой, урожай, конечно, не внеся процентов в банк. Шидловский принял негодующий вид: «У вас есть более выгодные покупатели? Извольте, я уступлю, но я требую свой задаток в двойном размере». Витя объяснил ему, что никакого покупателя нет теперь у нас, но если сделка будет расторгнута, мы, конечно, будем пытаться опять продать центр; если дожидаться этого до декабря, то кто же будет смотреть Щавры под снегом, и нам придется опять целый год платить проценты, налоги, держать администрацию и караул. Кажется, просто и ясно. Но Шидловский не допускал, чтобы мы сомневались в декабрьской купчей.

– Как хотите, – наконец согласился Витя, – это была бы обоюдная выручка.

– В таком случае, платите двойной задаток.

– К чему? Продать Щавры теперь довольно мудрено. Если бы только знать, что в декабре Вы не откажете, чего же лучше. Но я вхожу в Ваше положение: Корветто ввел Вас в невыгодную сделку, место службы вашей будет в Сибири, Вы пожалеете, что не развязались вовремя.

– Возможно, но платите двойной задаток.

– За что же? За то, что ВЫ в декабре откажетесь?

Шидловский встал и, надменно протянув Вите два пальца, вышел из комнаты.

Узнав о таком результате, я просила Витю послать за Сеткевичем и передала ему результат разговора с Шидловским. Сеткевич возмущался. Он хорошо знал, что у Шидловского нет этих двадцати тысяч. Быть может, он рассчитывал продать Щавры с барышом до декабря, но это было сомнительно. Последние пятьсот пудов соломы Корветто продал накануне отъезда. Теперь без урожая, без навоза к весне, вряд ли можно продать Щавры. «Во сяком случае, передайте Шидловскому, чтобы он ни о каком двойном задатке не смел заикаться, – горячо заявила я. – Мы идем ему навстречу, понимая, что ему Щавры ни к чему, и зная, что двадцати тысяч у него нет. Но он ищет в этом умысел другой, не верит, что у нас никаких покупателей нет, не верит в нашу искренность. Так поймите сами и передайте Шидловскому, что, когда он откажется в декабре, он потеряет свой задаток». Сеткевич удивлялся упрямству Шидловского, зная, что у него действительно никаких денег на покупку нет и не будет. Мы дали ему два дня на размышление, но Шидловский уперся и требовал писать купчую даже раньше, восьмого сентября. «Все это вздор, и нечего там голову морочить, восьмого сентября у нас должна быть купчая на Сарны; одновременно бросаться в Минск мы не можем, тем более, что все это одни слова, один пуф. Повторите ему, что он может теперь получить свой задаток обратно целиком, без вычета наших убытков, но если он проведет время, его задаток про-па-дет». В ответ Шидловский повторял, что требует двойной задаток или купчую в декабре.

Вызванный Фомич кашлял, сморкался в огромный клетчатый платок и решительно отказывался понять Шидловского. Он даже не хотел мириться с одним возвращением ему задатка, ввиду убытков, которые причинил граф, распродав все до последнего пуда соломы и не уплатив проценты в банк, а какие убытки еще ожидают нас, если отказ от купчей будет только в декабре. Правда, покупателей на Щавры теперь не было, но до снега еще два месяца, возможно поднять на ноги всех комиссионеров, чтобы сбыть, наконец, центр. Теперь Фомич посылал гром и молнии, как на графа, так и на графиню, ставшую владетельницей Щавров, и, вероятно, столкновение с ней было настолько остро, что с графиней, рассказывал Сеткевич, были обмороки и припадки падучей, которые она приобрела, уверяла она, исключительно из-за Фомича. Со своей стороны, Фомич болел печенью от нее и «только теперь понял, как трудно честно оберегать чужое добро». С желчным злорадством описывал он торги, назначенные графом накануне отъезда. То были не блестящие торги Судомира с исторической мебелью, а распродажа спешно и за бесценок инвентаря и хлама, графское имущество: одежда, чулки, ложки, все до ботинок случайно заехавшей к ним гостьи. Фомич приобрел на этих торгах пару лошадей, седло и бричку, всего за девяносто рублей.

Но так как добродетель иногда и бывает вознаграждена, то он с гордостью показывал всем письма Татá из Киева: она горячо благодарила его за сочувствие, участие и помощь.

Глава 30. Сентябрь 1911. Купчая на Сарны

Тем временем Кулицкий, скучавший в бездействии, пришел обрадовать нас новостью, что кажется у Шолковского не будет десяти тысяч к девятому сентября! Ради общего спасения необходимо еще нам напрячь все наши усилия. Подумали мы, погоревали с Витей, поворчали, телеграфировали неисправимому компаньону, остались