Рапопорта доверенностью. Он уезжал в Петербург к Дерюжинскому, отвозил ему недоплаченные им сорок тысяч и еще десять тысяч, которые он нам одолжил до весны. Таким образом двадцатого декабря вся наша закладная была погашена, и запрещение на имение снято. Николай Федорович был очень доволен и взятые им вперед проценты вернул нам обратно. Не радовались только теща с генеральшей: они так были уверены, что мы не выдержим, и всех убеждали ничего с нами не предпринимать, потому что они осенью вернутся в имение и выгонят нас. Их особенно возмущало, что мы расплатились с ними капиталом, взятым из Сарн же: это приводило их в нескрываемое негодование и, не стесняясь, они жалели бедного Рапопорта, которого мы будто бы «здорово надули», продав ему за шестьдесят пять тысяч лес, когда на сарновской даче никакого леса нет! Кулицкий был прав: теща не выдержала, слегла, и для поправленья здоровья ее пришлось увезти на всю зиму за границу.

Закончив дела в Минске, мы с Витей разъехались в разные стороны. Я вернулась в Сарны. Нужно было окончательно выпроводить Кулицкого, который приехал прощаться с Сарнами и сдавать свои отчеты и бумаги. Витя поехал в Могилев, где еще в ноябре был выплачен долг взаимному кредиту, и теперь ему вновь открыли кредит в двенадцать тысяч для погашения январских платежей. Из Могилева он поехал в Киев, оттуда, заехав передохнуть в Сарны, поехал в Луцк с отставкой в руках, чтобы уже сдавать свою должность.

К сожалению, Леля, радовавшийся за нас из-за Кулицкого и погашения закладной, совсем не одобрял второго нашего проекта! Я привожу здесь два его письма. Первое от 16 декабря:

«Ты поднимаешь два серьезных вопроса. Начну с наиболее серьезного – отставки Виктора Адамовича. Хорошо сообразил все, что пишешь, и понимаю, как Виктору Адамовичу тяжело. Но не могу не возразить, что его деятельная помощь нужна только теперь, в течение, скажем, двух-трех месяцев. Если бы даже вы пожелали завести хозяйство, поддерживать существующее, все-таки его постоянное присутствие в Сарнах окажется излишним. Весьма было бы хорошо освободиться от службы до весны, до лета, но это невозможно, потом службы себе не возвратишь. Вы далеко еще не можете рассчитывать на большую прибыль, а потому рисковать службой было бы неосторожно. И, напротив, служебное положение Виктора Адамовича до сих пор оказывало самое благоприятное влияние на ваши дела при их устройстве. Наличность у вас на службе Соукуна сделает излишним и твое безвыездное пребывание в Сарнах. Как только наладится вопрос с продажей местечка, всё, думаю, представится вам в ином более благоприятном свете.

Сегодня неожиданно меня посетил Шолковский, остался очень надолго. О делах не говорил. Он едет отсюда в Минск и рассчитывает встретить вас там девятого декабря. Кажется, он доволен. Мимоходом только заметил, что вы продешевили лес. Этому я не верю. Вижу, как удивительно удачно совершилась продажа».

Другое дело касалось Малосая. Ему хотелось задержать его до весны, до возвращения Тети в Губаревку, и он просил устроить это, так как на Евстигнея надежда плоха, а в Губаревке, теперь в особенности, необходимо иметь «надежного человека». В приписке Леля возвращался опять к графине А. Толстой: «Вышла, наконец, переписка графини А. А. Толстой с Львом Николаевичем. На днях вышлю тебе экземпляр».

Во втором письме от 15 декабря вопрос об отставке стоял уже менее остро:

«Очень обрадовало меня твое сообщение об удачном окончании дела с Кулицким. Не слишком ли он много получил в возмещение своей уступки на Сарнах? Хорошо, что все так гладко обходится с Шолковским. Разумеется, доводы твои относительно службы Виктора Адамовича могут быть признаны убедительными.

Я очень занят. В конце года у меня особенно много служебных дел, связанных с денежными и всякими другими отчетами. Признаюсь, мне бы хотелось съездить к вам в Сарны на один-два дня (но, конечно, при условии, чтобы там никого не было). Но пока я не решаюсь. Дел страшно много. И к своим занятиям подступиться некогда. Удобнее всего было бы мне выехать двадцать седьмого или двадцать восьмого. Пробыть у вас двадцать восьмого и двадцать девятого, а тридцатого ехать обратно. Но стоит ли вас тревожить на такое короткое время и подниматься отсюда в такой дальний путь?»

К сожалению, тогда Леля не собрался в Сарны.

Погашение закладной совпало с днем окончательного отъезда Кулицкого из Сарн. Это был, помнится, дождливый и ветряный день. Кулицкий был невесел, вряд ли ему очень улыбалось сажать яблони в Щаврах! Все мечты его вертелись еще вокруг Сарн: он найдет покупателей на все Заречье, он предложит девятому армейскому корпусу устроить стрельбище в Сарнах. Соукун провожал его на вокзал, тщетно стараясь выдавить крокодилову слезу, и слушал с притворной грустью и смирением наставления Кулицкого со всяким делом обращаться к нему. Кулицкий добродушно трепал его по плечу, утешал и обещал являться к нему на выручку при первом вызове. То же, конечно, обещал он и нам. «Этот колпак ни одной каши без меня не сварит», – уверял он. Конечно, Соукун вернулся с вокзала настоящим именинником, полным радужных надежд! Теперь наконец и он заработает, и он сумеет получать куртажи! И он сумеет закрепить своему сыну имение! Но, увы! Все эти радостные ожиданья и надежды на указ десятого мая рухнули!

Витя застал в Луцке письмо от луцкого старшего нотариуса. Он предупреждал, что под давлением Петрова, председателя луцкого суда, он решительно отказывается утверждать купчие евреям, хотя циркуляр десятого мая ясен, как божий день. Письмо было помечено двенадцатым декабря, днем, когда мы, надеясь именно на этот циркуляр, отдавали Щавры Кулицкому! Витя пытался убеждать, уговаривать Попова, но тому были даны, вероятно, высшие инструкции, Петров грозил ему потерей места.

Совершенно расстроенный, ошеломленный, вернулся Витя из Луцка в канун Сочельника. С ним вместе приехал и С. В. Граве, случайный свидетель бури, поднятой Витей у старшего нотариуса. Сам же он приехал для утверждения купчей на Рожище. Заехав к нам, Граве провел у нас весь день Сочельника и пришел в восторг: сначала от уютности и комфорта дома, потом от всего хозяйства и, наконец, от всего имения. Показывая планы, счета, сметы, водя Граве по всем хозяйским постройкам, Витя совсем повеселел, и на развалинах нашего волшебного замка вдруг поднялся другой волшебный замок.

Продав фон Мекку Рожище за миллион, князь Голицын искал немедленно вложить деньги опять в землю, в имение, чтобы их не растратить. Он искал купить имение именно на Волыни: «Сарны со своими подрастающими лесами и охотой на серн и кабанов могли