Не надоело ли вам, милые дамы, нянчить вполне себе половозрелых жеребцов?

Славка посещал ее всегда один, несколько раз в месяц. Как-то еще весной я попробовала пригласить «свекровь» в гости; но тут, как назло, она заболела ОРЗ и, конечно же, не захотела приносить инфекцию в дом с маленьким ребенком. Сухарев возвращался от нее обычно слегка отстраненный и потерянный, приходил в себя только ночью, под тяжелым ватным одеялом. Ирка на этот случай имела всегда один и тот же успокаивающий комментарий. Произносила она его, отстукивая каждое слово пальцами по краешку стола:

– Ночная кукушка дневную перепоет. И точка.

А я женским чутьем хорошо улавливала внутренний сюжет Славкиной матери. Она ждала. В отличие от ее почти шепотного голоса это ожидание было настолько громким, что доходило до меня, как звон огромного колокола в церковный праздник; накрывало с головой и тоже заставляло ждать. Чего-то совсем нехорошего.

Наконец настало субботнее утро, и Катерина была выдворена к бабушке. Когда я возвращалась домой, позвонил водитель Вербицкого. Встретились мы через полчаса у моего подъезда. Ехали полчаса, и я пыталась расслабиться на заднем сиденье. Наконец мы приехали, и дверь машины открылась напротив чистой парадной, с консьержем и отсутствием запаха мочи.

Квартира оказалась очень сложно устроенной, имела два расходящихся от прихожей коридора с большим количеством дверей. Невероятно чисто, тихо и пусто. Даже присутствие ребенка в доме не было заметно: ни коляски при входе, ни оставленных впопыхах игрушек или детской сумки. По привычке хотела спросить, где можно помыть руки, но вовремя остановилась. Навстречу вышел Вербицкий и без лишних предисловий направился вместе со мной в комнату матери. Это я могла сделать и сама, достаточно было лишь пройти несколько метров по правому коридору, ориентируясь на усиливающийся запах лекарств. Никакой «Шанель».

Полина полулежала на маленьком диванчике, рядом стояла неприбранная двуспальная кровать. Стало ясно: она переместилась на диван только из-за моего визита. Днем на кровати проводят время только больные люди. На диван может прилечь и просто заленившийся или уставший человек. Тумбочка была загромождена вполне предсказуемой батареей лекарств. Лежали там также глюкометр, тонометр, упаковка шприцов различной емкости и системы для капельниц. Окно было плотно занавешено тяжелыми темными шторами, и сразу показалось, что теперь глубокий вечер. Полина, видимо, нервно ожидала с самого раннего утра и теперь задремала. Я села в узенькое кресло напротив дивана, и сразу накрыло ощущение дежавю: все это уже происходило в тот день, когда я в первый раз переступила порог седьмой палаты. Только теперь запах ацетона был гораздо явственнее и смешивался с въевшимся во все вокруг запахом лекарств.

Около столика стояли ходунки на колесах. Значит, с ногой действительно все плохо. Почему-то резко захотелось встать и уйти. Лучше бы Полина так и не просыпалась, пусть продолжает спать. В голове уже звучал ее голос, ее слова, все-все, что она еще только произнесет, летело бегущей строкой и портило настроение.

К моему приходу она надела аккуратно поглаженные брюки и светлую блузу. Наверное, остальное время проводила неприбранной. Или все же следила за собой, переодевалась каждое утро, как она это делала в больнице?

Я стала шарить взглядом по комнате в поисках наспех брошенного домашнего халата или ночной сорочки. Но нет, ничего не видно.

Полина все еще не думала просыпаться. Я встала и подошла к окну, пошелестела книгами на полке, но то ли шум был слишком слабый, то ли Полина совсем не спит по ночам и, измучившись, в дневные часы вырубается в прямом смысле этого слова. Так и не подавала признаков жизни. Мне вдруг стало неловко. Я смотрела на часы, прикидывая, как на родительском собрании, когда это все уже кончится. Ужасно стыдно. Наверняка много врачей теперь скачут вокруг нее, а она позвала меня. Ведь я ей зачем-то нужна, и самое противное, что я точно не смогу дать ей то, что она хочет. Все зло в этой квартире, все тут, и уже ничего не переделаешь.

На этой мысли мое терпение лопнуло. Походив еще несколько минут по комнате, я подошла к Полине, тронула ее за локоть и позвала вполголоса. Ничего. Еще раз, настойчивее и громче. И так еще несколько раз. Наконец она, что-то невнятно пробормотав, начала ворочаться и открыла глаза, с большим трудом возвращаясь в реальность. Села, сосредоточилась, увидела мою натужно улыбающуюся физиономию и тут же ожила. Будто ничего и не было, совершенно ничего, и все события последних двух лет как бы в самом начале, а самое важное, все, что с ней случилось, – неправда, и теперь все будет не так, все сложится по-другому, гораздо менее серьезно и мучительно. Вот такое вот послеинсультное выражение лица.

– Леночка, как я рада! Боже мой, как неловко! Я заснула, словно старая дряхлая бабка, пока вас ждала. Вы, наверное, уже долго сидите?

Речь ее была почти такой же, как раньше, но все же чуть более медленной, более смазанной.

– Нет, минут десять-пятнадцать. Рада вас видеть. Наконец-то побывала у вас в гостях и, слава богу, без белого халата.

– Вот это совершенно неправильно, вы сделали над собой чудовищную вещь…

– Это не вещь, Полина Алексеевна, это жизнь.

– Ну, дай бог, чтобы этот шаг принес вам то, чего вы хотите. А я все равно вас буду теперь эксплуатировать, как будто вы в белом халате.

– Вы можете меня эксплуатировать, как вам это нужно, но если я в чем-то не буду уверена, то уж извините.

– Я не хочу вас долго задерживать, Леночка. У вас наверняка есть на что выходной потратить. Надеюсь, теперь их два, как у всех нормальных людей.

– Теперь точно два. И это просто невероятно классно, даже не представляете как.

– Я-то представляю, у меня тоже лет пятнадцать подряд стояло по шесть уроков в субботу. Но не об этом теперь. Елена Андреевна, как видите, я теперь не очень хорошо передвигаюсь, хотя после нашего последнего свидания движения в руке и ноге полностью восстановились, а теперь вот… уже две недели делают массу процедур на дому. В больницу я наотрез отказалась ехать. Моя интуиция подсказывает, что без вас мне там делать совершенно нечего. Теперь прописали еще целый лист новых назначений. Вы же знаете моего Сашу, купил все самое дорогое. Уже отрегулировали сахара, и давление почти неделю в норме. Но ничего пока не двигается – без палочки или ходунков никак. Нога не слушается до конца.

Она немного наклонилась вперед всем телом, свет от лампы упал на лицо, и я заметила, что и улыбка стала снова чуть асимметричной. Болезнь, словно толстый, ленивый, но очень голодный питон, обволакивала ее не торопясь, проглатывала по кусочкам.

– Вот, посмотрите, я попробую пройтись.

Она потянулась к ходункам и встала, опираясь на них. Правая нога уже совершенно не участвовала в процессе передвижения, безвольно волочилась сзади.

– Видите: пока никаких результатов от этих капельниц. А вспомните, как мы с вами быстро справились в последний раз. Все зависит от доктора, я в этом совершенно уверена.