На совещании, «исполняя желание великого князя» (Николая Николаевича), Игнатьев заявил о невозможности «подчинять военные действия разным дипломатическим соображениям других иностранных держав и в особенности определять заранее размеры того пространства театра войны, которое может быть занято нашими войсками, как пытается это сделать Англия». Воспользовавшись текстом императорского манифеста, Игнатьев обратил внимание на то, что после обещаний, данных в нем, а также решений Константинопольской конференции «немыслимо заявить дополнительно населению, что по воле Англии мы должны взять назад обещание государя и пожертвовать южной Болгарией и Македонией»[720]. Эту позицию Игнатьева «горячо поддержали» Черкасский и Милютин. В итоге с ней согласились все участники совещания, за исключением Горчакова.

По словам Николая Николаевича, Горчаков «так злился, что вся голова его только краснела»[721]. Александр II «приказал тотчас известить» Шувалова об изменении ранее данных ему инструкций. И канцлеру ничего не оставалось, как немедленно выполнить волю императора. Изменение инструкций коснулось также послов в Вене и Берлине. Вот полный текст телеграммы Горчакова Шувалову от 1 (13) июня 1877 г.:

Казалось бы, укреплялся более решительный курс ведения войны. Но что при этом происходило? 27 мая (8 июня) Шувалов беседовал с Дерби на основе одного видения будущего Болгарии, а уже 2 (14) июня пришел в Форин офис и, по словам Дерби, «с очевидной досадой заявил, что его правительство изменило свою позицию…»[723]. Легко представить недоумение в политических сферах Лондона от такого дипломатического сальто. Впрочем, как следует из записей Милютина, по сообщению Шувалова, полученному 3 (15) июня, Дерби был в целом сдержан в комментариях, заявив лишь, что Турция никогда не согласится с последней позицией Петербурга по Болгарии и теперь нет «никакой цели продолжать обмен мыслей по этому поводу»[724]. Впрочем, похоже, Шувалов все же сгладил остроту реакции британского госсекретаря, который в своем дневнике так прокомментировал новое заявление российского посла: «Это более чем невозможно, так как условия уже одобрены, и поэтому я уверен, что они не могут быть изменены»[725].

Две противоречащие друг другу инструкции Шувалову вполне могли рассматриваться в Лондоне не иначе как очередное подтверждение коварности планов Российской империи. В этом случае недоверие и подозрительность по отношению к ней только бы укреплялись. В британской столице имели все основания задаться простыми вопросами: а как можно совместить установку на образование единой Болгарии по обе стороны Балкан с заверениями российского правительства не переступать эти самые Балканы сапогами своих солдат? Или у этих русских возможно еще и не такое?! И не является ли декларация «единой и автономной Болгарии» косвенным отказом от обещания не появляться за Балканами. Если, еще не перейдя Дунай, русские уже избавляются от согласованных планов по Болгарии в результате «зрелого исследования на месте», то что же будет дальше… Каковы будут итоги этих «исследований» в случае успешного наступления русской армии?.. И ответы на эти вопросы давались отнюдь не в пользу России. По поводу инструкций Горчакова Шувалову военный министр записал в своем дневнике:

Инструкции Шувалову, в том виде, как они ушли в Лондон, явились все же перебором в дипломатическом умиротворении Англии. Милютин был прав: Шувалову достаточно было кратко, но твердо заявить, что Россия не покушается на интересы Британской империи. И все. А что получилось? Русская армия еще даже не вступила в столкновения с турецкими частями, а дипломатия уже поделилась с Лондоном предположениями о развитии военных действий и послевоенном обустройстве Балкан. Зачем? На эти темы уже столько было говорено. К тому же Горчакову было прекрасно известно, что загипнотизировать Лондон благими уверениями невозможно. Теперь наступал черед армии, теперь ее действия начинали творить реальность. А алгоритм здесь во все времена был простой: чем больше побед, желательно быстрых, тем больше оснований для дипломатического торга. Только так и нужно было действовать, временно пригасив словесную дипломатию. Нет же, словоохотливость в очередной раз подвела.

Если в инструкции Шувалову от 18 (30) мая переусердствовали в умиротворении Англии, то как назвать столь быстрый отказ от нее — заявление Лондону об изменении позиции по Болгарии. Зачем это надо было делать? Ну хорошо, пересмотрели позиции в сторону более самостоятельных и решительных действий. Ну изменили позицию по Болгарии. Так чего же об этом трубить на всю Европу и дразнить очень многих в ней. Ведь этот отказ был услышан не только в Лондоне, но и в Вене. А там, при определенных обстоятельствах, его могли расценить и как нарушение российским правительством одного из важнейших условий двусторонних договоренностей: недопущения создания большого славянского государства на Балканах. Все это было серьезной ошибкой с далекоидущими последствиями. В основе же этой ошибки — нечеткость позиций, нерешительность и метания самого Александра II. Не лучшую службу сослужили здесь и некоторые оппоненты Горчакова, в частности Игнатьев. Во многом именно ему принадлежала инициатива пересмотра инструкций Шувалову в духе отстаивания единой Болгарии. Так что Горчакова с его «приструниванием военной партии» и явным нежеланием отправлять повторную инструкцию Шувалову вполне можно понять.