В Лондоне молчание Горчакова возбудило нешуточную тревогу. Ее усиливали сообщения Лофтуса, согласно которым русское правительство намерено «немедленно идти на Константинополь и совершить захваты в Азии»[700].

Но не меньшая тревога охватила и Петербург. Виной тому были сообщения российского посла в Лондоне. Так, 6 (18) апреля Шувалов доносил, что английский кабинет обсуждал «оккупацию Дарданелл, Галлиполи и Крита и превращение Египта в британского вассала»[701].

В такой напряженной атмосфере Дерби узнал о предстоящем возвращении в Петербург графа Шувалова и вручил ему 24 апреля (6 мая) 1877 г. новую ноту. В ней были перечислены те территории Османской империи, распространение на которые действий российской армии и флота затронуло бы интересы Британской империи. Это, в свою очередь, могло повлечь за собой прекращение ее нейтралитета и вооруженное вмешательство в русско-турецкую войну. Такими территориями оказались: Суэцкий канал, Египет, Константинополь, Босфор, Дарданеллы и даже Персидский залив. Волнение Дерби было так велико, что 11 (23) мая он направил Лофтусу очередную депешу, в которой потребовал добиться положительного ответа российской стороны на свое обращение[702].

Тем временем на этой самой российской стороне, уже в который раз, начинались разброд и шатания. 25 апреля (7 мая) в Петербург вернулся Александр II. И в этот же день было получено донесение Шувалова об угрозах Англии отказаться от нейтралитета и вмешаться в войну. А вскоре граф Петр Андреевич сам прибыл в Петербург. 6 (18) мая, посетив дом Милютина, он поделился с военным министром своими впечатлениями. Граф Дмитрий Алексеевич вспоминал:

Пока же Россия не должна своими военными действиями возбуждать недоверие Европы, и особенно Англии. Поэтому эти действия должны быть сдержанны. Последствия же войны для Европы должны быть улажены на конференции или конгрессе великих держав. Такие суждения быстро нашли положительный отклик у Горчакова.

7 (19) мая на совещании у императора Шувалов огласил полученную им от лорда Дерби ноту. Для всех присутствовавших было понятно, что главный вопрос — это Константинополь и проливы. Остальные же географические пункты, указанные в ноте, можно было спокойно списать на возбужденное воображение лондонских политиков. «Видно, у страха глаза велики, — записал по этому поводу присутствовавший на совещании Милютин, — и что у кого болит, тот о том и говорит». Закончив чтение ноты, Шувалов стал развивать мысли, днем ранее высказанные Милютину. Со своим комментарием пытался встрять Горчаков, но всех остановил Александр II. Он «…горячо высказался, что не хочет принять на себя никаких обязательств пред Англией в отношении к Константинополю и проливам иначе, как, разве, при взаимном обязательстве Англии не вводить своего флота в проливы». Император решительно не хотел давать какие-либо обещания, могущие связать военные действия нашей армии.

Эти мысли Александр II повторил и на совещаниях 14 (26) и 18 (30) мая с участием А. М. Горчакова, П. А. Шувалова, Д. А. Милютина, Е. П. Новикова и П. П. Убри (последние двое присутствовали только 18 (30) мая). В те дни обсуждался проект ответа на переданную с Шуваловым ноту Дерби. По воспоминаниям Милютина, император резко возражал «против некоторых мест проекта», а также «очень сильно высказал упрек тем из наших государственных людей, которые доводили боязнь войны до того, что сами прокричали о нашем бессилии; он прямо указал на министра финансов и припомнил записку, поданную им в Ливадии прошлой осенью»[703].

Но хотя стрелы императорского недовольства и направлялись в Рейтерна, похоже, что в перечне этих «государственных людей» все же первую строчку занимал Горчаков.

18 (30) мая на свет появилась инструкция российскому послу в Лондоне — ответ на требования лорда Дерби. В этот же день Горчаков добавил к ней еще и отдельное письмо Шувалову, в котором развил некоторые положения инструкции. Оба документа, заметим, тщательно просматривались, редактировались и в итоге были одобрены императором.

В них Горчаков заверял Лондон, что военные операции русской армии не затронут указанных Дерби пунктов. В инструкции Шувалову мы читаем:

А в письме Шувалову содержались и такие строчки, впоследствии, правда, вычеркнутые:

Видимо, Горчакова смутила фраза «в данный момент», которая могла провоцировать вопрос: а что, может настать то время, когда Константинополь и черноморские проливы будут доступны России? Поэтому в окончательном варианте Шувалов прочитал следующее:

«Не ввязывайте нас в возможное приближение или временную оккупацию этого города», — взывал Горчаков к английскому правительству. Надавите на турок, и тем самым вы предотвратите нежелательный для вас ход войны; наше отношение к Англии «полностью зависит от ее отношения к нам» — такова была логика российского канцлера, обращенная к лорду Дерби. Поэтому Горчаков не исключал возможности, когда «сопротивление турок… помешает нам прекратить военные операции и заставит продиктовать условия мира в самой столице, чтобы урок, который необходимо дать туркам… был более поучительным». Завершая тему «категорических заверений» Лондона, Горчаков вместе с тем отмечал:

Цели войны — это «самое важное». «Если бы можно было заключить соглашение на этот счет, — сетовал Горчаков, — если бы цель, которую нужно достигнуть, была точно определена и поле действий четко разграничено, все дополнительные вопросы отпали бы сами собой…» Но ничего этого не случилось, в том числе и по вине англичан. Горчаков так не писал, но явно так думал. «В течение двух лет мы пытались найти выход в европейском соглашении». Но «концерт» по Восточному вопросу не состоялся. «Англичанам трудно понять войну из религиозных и национальных чувств. Они к ней неспособны и, следовательно, ищут задние мысли». Тем не менее Горчаков не терял надежды: «Мы верим, что вполне возможно найти общую почву для соглашений»[704].