То, что вся эта история именно так и закончится, в Петербурге поняли еще до официального заявления Порты. По дипломатическим каналам просочилась информация, что турки довели до сведения английского правительства свое намерение отвергнуть протокол[690].

В то же время в военном и дипломатическом ведомствах российского правительства накапливались телеграммы, свидетельствовавшие, что турки решительно готовятся к войне. На предложение прислать в Петербург уполномоченного посла для ведения переговоров о предотвращении войны в Стамбуле заявили, что готовы пойти на такой шаг одновременно с отправкой российского посла ко двору султана. На совещании 28 марта (9 апреля) Александр II «выразил негодование… на такую дерзость Порты и признал невозможным долее выносить тяжелое неопределенное положение, в котором мы находимся уже столько месяцев»[691]. «…Дерзость Порты», невозможность «долее выносить»… Можно подумать, что это было чем-то экстраординарным. «Негодовать» российскому императору стоило не на султанское правительство, а на свое, российское, и на себя, любимого, как его главу. Тем не менее гнев императора на турок получил дальнейшее развитие.

7 (19) апреля циркулярной депешей к послам в европейских столицах канцлер Горчаков поручил им довести до сведения кабинетов, что Россия исчерпала все возможности для примирения с Турцией и что император Александр II повелел армии перейти турецкую границу. Наконец, 12 (24) апреля в Кишиневе российский император подписал манифест о начале войны с Турцией. В этот же день Горчаков нотой известил об этом турецкого поверенного в Петербурге Теффик-бея.

Правительство султана не ожидало столь скорого объявления войны. Ссылаясь на Парижский договор 1856 г., оно пыталось прибегнуть к посредничеству великих держав. В какой-то мере этой запоздалой надеждой можно объяснить явное бездействие турок в первые дни открывшейся кампании. А за несколько дней перед объявлением войны в Константинополь прибыл новый посол Англии лорд Лайард, сменивший на этом посту сэра Эллиота. Он заявил членам султанского правительства, что Англия не намерена более поддерживать Турцию, и посоветовал отправить в Кишинев посланника для переговоров о мире. Но война была объявлена, и Порта, вместо отправки своего уполномоченного, ограничилась обращением к Франции с просьбой о посредничестве. Однако было уже поздно. Занавес явно затянувшегося дипломатического акта опустился. Теперь на сцену выходили военные, а с ними менялись и декорации Балканского кризиса.

Итог не только истории с Лондонским протоколом, но и почти двухлетним мытарствам дипломатов хорошо подвел Милютин. 11 (23) марта 1877 г. он записал в своем дневнике:

Даже если исходить из того, что этот вывод — плод позднейших авторских размышлений, тем не менее трудно не признать: к такому пониманию сути происходивших событий несложно было прийти, оставаясь их современником.

«…И все, почтенный Юсуф-паша, партия проиграна из-за какой-то маленькой пешки. Этот прием называется гамбит: отдать малое, чтобы выиграть инициативу. То же я сделаю с русскими. Завтра Осман-паша займет Плевну и выйдет русским в тыл. Русские завязнут там надолго. Наступление будет сорвано». Так в фильме «Турецкий гамбит» словами «гения шпионажа» Анвара закручивается увлекательная акунинская фантазия на тему «Плевны» в русско-турецкой войне.

По такому сценарию события развиваются в романе и фильме. Там «Плевна» — это блестящая операция турецких спецслужб. А как все обстояло в действительности? И применим ли образ «гамбита» к реальным событиям той войны?

Плевна… Мы уже знаем об ошибках, просчетах и нерешительности командования русской Дунайской армии. Подножка?.. Сами вляпались?.. И как все это могло произойти?.. Распутывая клубок подобных вопросов, я старался внимательно рассмотреть предысторию войны — события Балканского кризиса и связанную с ним политику великих держав. Очень быстро прояснилось, что мое стремление неоригинально. Уже после завершения русско-турецкой войны по этому пути пошли многие из тех, кто стремился осмыслить ее причины, ход и итоги. А последнюю такую попытку предпринял в своей книге Н. В. Скрицкий. Именно в политике российского МИДа он и разглядел два т. н. балканских гамбита.

Предоставим слово самому Н. В. Скрицкому: «Уступку прав на Боснию и Герцеговину Австро-Венгрии можно назвать первым балканским гамбитом России (выделено мной. — И.К.), который развязывал ей руки на пути к войне. При этом Российская империя уже начинала обманывать надежду славян, борющихся за независимость».

Ну, а далее — это политика в отношении Великобритании. Скрицкий продолжает:

Во введении к своей книге Скрицкий так разъяснил использование им образа «гамбита»: