В Петербурге очень нервно воспринимали перспективы австро-венгерских приращений на Балканском полуострове. Но ведь славянские Балканы для империи Габсбургов были настоящей пороховой бочкой. И чем больше она там загребала, тем слабее становилась, раздираемая славянами изнутри. И сдались России эти Балканы! Ведь для нее складывалась благоприятная возможность разыграть партию за самый главный приз — поднять российский флаг в черноморских проливах. На этом фоне задача возвращения бессарабского доступа к устью Дуная была уделом государственных посредственностей.

Однако политика российского МИДа, ведомая 79-летним Горчаковым, была далека от подобных подходов. Она будто сама стремительно старилась вместе со своим руководителем. Цели и ориентиры российской дипломатии все чаще удалялись от прагматизма и стратегического видения национально-государственных интересов. Точнее, и прагматизм, и стратегическое видение Горчаков понимал в традициях поддержания европейского равновесия (по умолчанию, как принято сегодня говорить). Иначе не было бы майского 1875 г. визита в Берлин, а в торге с Веной Горчаков не стал бы жадничать. И не всплывали бы с завидным постоянством предложения, так или иначе ведущие к появлению крупных славянских государств на Балканском полуострове. Ведь все это только дразнило Вену и Лондон без какой-либо реальной пользы для России.

А не ошибочны ли были в таком случае сами цели российской дипломатии? Когда замаячил «главный приз», зачем нужно было столь усердствовать в косвенных комбинациях и держать курс на создание потенциально ненадежных славянских сателлитов. Отсеченные от Турции непосредственным российским контролем над проливами, славяне в конце концов сами разобрались бы с лоскутной империей Габсбургов и пошли своим путем, без всякого бремени «большого брата» со стороны России. Или нам надо допустить, что поддержкой балканских славян маскировали глубоко затаенное, но неискоренимое стремление к этому самому «главному призу»? Или же рассчитывали на то, что через поддержку славянской государственности на Балканах Россия укрепит свои позиции в зоне проливов? А может, все-таки прав Достоевский: Россия должна была поступить честно и пойти «на явную невыгоду, на явную жертву, лишь бы не нарушить справедливости» — освободить Болгарию.

Далее по тексту Скрицкого: «Германия и Австро-Венгрия оказались скорее противниками». И это перед войной-то?! Вот здесь серьезная ошибка. Ошибка старая, еще со времен Берлинского конгресса 1878 г. Тогда многие в России в порыве оскорбленного самолюбия, словно шашкой, рубили гневными оценками в адрес Бисмарка и Андраши. Оценок было предостаточно, но явно не хватало понимания.

Ни Австро-Венгрия, ни тем более Германия не стремились загнать себя в стан российских недругов. По поводу Балкан они вели с Россией обычный торг. Не проиграть в нем — тут очень многое зависело от самой России. Точнее, от тех, кто от ее имени вел дипломатические переговоры, переписку и принимал политические решения. Однако часто заявления и действия первых лиц империи и ее дипломатов были весьма непоследовательны и противоречивы, что демонстрировало немалый идейный раскол в их среде, а также серьезные дефекты в российской внешней политике. А это, в свою очередь, провоцировало недоверие к России и подозрения в коварстве ее планов со стороны европейских правительств, что никак не способствовало внешнеполитическим успехам Российского государства.

«Скорее противники», чем союзники?.. Вена и Берлин четко заявили о своих интересах. А в чем, собственно, Вена должна была стать союзницей России? В укреплении славянской государственности на Балканах? Если так хотели в Петербурге, то это вовсе не означало, что так должны были хотеть в Вене. Тем более отрицательная позиция Андраши по этому вопросу была хорошо известна. Интересы великих держав на Балканах слишком разнились, чтобы здесь можно было говорить о каких-то союзниках России. Исключение, разумеется с оговорками, могла составить лишь Германия. Но от розыгрыша германской карты в балканской игре Россия сама отказалась. Александр II и Горчаков предпочли заняться регулированием европейского равновесия. При этом они часто не замечали или не желали замечать, что за окнами проступили контуры новой Европы и новой эпохи. Прекрасно понимая всю остроту противоречий в «европейском концерте», император и канцлер, тем не менее, оставались в плену этой догмы и продолжали пичкать себя и общество ее мифами. А порой и просто, по каким-то неубедительным причинам, тратили время в наивных надеждах, что в европейских столицах все же примут их видение балканского переустройства. Такой политический романтизм всегда боком выходил российским правителям.

Подход к пониманию балканской политики как России, так и других великих держав через алгоритм союзничества способен породить только иллюзии. Какие-либо продолжительные союзы великих держав в этом регионе были просто недостижимы. Только временные и весьма скоротечные совпадения интересов на принципах: «ты — мне, я — тебе» и «против кого дружим». Нейтралитет — вот все, что нужно было России и от Австро-Венгрии, и от Англии. С первой было проще, со второй же — ой как сложнее. От Вены желаемого в целом добились, но от Лондона…

После начала войны все великие державы выступили со стандартными декларациями о нейтралитете. 18 (30) апреля такую декларацию подписала королева Виктория. В ней она заверяла своих подданных, что «намерена твердо и решительно соблюдать строгий и беспристрастный нейтралитет». Однако, как сообщал Шувалов Горчакову, в тексте английской декларации отсутствовало одно важное обязательство — «полностью воздержаться от прямого или косвенного вмешательства в войну»[698].

Декларация была опубликована в «Таймс» на следующий день. И именно тогда, 19 апреля (1 мая) 1877 г., на берега Невы полетела депеша лорда Дерби послу Лофтусу для передачи российскому канцлеру. В ней британский госсекретарь сразу же и решительно заявил, что правительство ее величества «не принимает заявлений и доводов, приводимых князем Горчаковым в оправдание принятого решения». Вот здесь я просто не могу не удивляться. Полтора года российский МИД потратил на уговоры англичан нажать на турок и поверить в бескорыстие силового вмешательства России в защиту балканских христиан. И все это только для того, чтобы в конце концов услышать из уст главы Форин офиса то, что изначально было понятно: Англия не одобрит самостоятельной российской военной операции против Турции.

По убеждению Дерби, своими последними действиями Россия нарушила обязательства, принятые ею в соответствии с VIII статьей Парижского договора 1856 г. и положениями Лондонской конвенции 1871 г. Одновременно из Лондона в очередной раз недвусмысленно прозвучало: не пристегивайте нас к своей колеснице, если вы решились мечом разрубать турецкие оковы балканских славян, то это вовсе не дает вам оснований считать, что подобные действия соответствуют и нашим интересам.

Выслушав эти резкие замечания из уст британского посла, князь Горчаков ответил, что, «желая избежать раздражающей полемики, которая ни в коем случае не может повести к добру, он оставит английскую депешу без ответа»[699]. Российский канцлер, надо признать, сохранил умение в нужный момент «набрать в рот воды», проявить достоинство и не поддаться на провокацию. Хотя, с другой стороны, крыть-то было нечем.