А перспективы соглашения, приемлемого для всей Европы, Горчакову виделись так:

И вот здесь Горчаков даже скорректировал решения Константинопольской конференции. Болгарию, в его версии, планировалось разделить уже не на восточную и западную, а на северную и южную. Северная Болгария до Балкан должна была быть «преобразована в вассальную автономную провинцию под гарантией Европы. Турецкие войска и чиновники будут отозваны, крепости разоружены и срыты». Южная же Болгария останется под турецким управлением, но для нее державы должны будут гарантировать, «так же как и другим христианским провинциям Турции, регулярную администрацию»[705].

Таким образом, Горчаков надеялся, что удастся «успокоить» лондонский кабинет и сохранить его нейтралитет. Он также считал, что лучше будет, если Румыния, Сербия и Греция воздержатся от вооруженного выступления против Турции.

На основании полученных инструкций граф Шувалов 27 мая (8 июня) 1877 г. беседовал с лордом Дерби. Российский посол, в частности, заявил, что императорское правительство не считает несовместимыми две цели: цель России в войне — защиту балканских славян, и цель Англии — сохранение целостности Оттоманской империи, неприкосновенности Константинополя и проливов. От Англии, утверждал Шувалов, во многом зависело предупредить переход русскими войсками Балкан. Для этого надо было надавить на Порту и склонить ее к скорейшему миру.

Обязательство придерживаться согласованных с великими державами условий мира и стремление не переступать Балканы были также доверительно доведены до Андраши и Бисмарка. При этом говорилось, что в случае упорства Турции Россия вынуждена будет вести войну до тех пор, пока не сломит ее. Но тема эта не акцентировалась и в целом меркла на фоне умиротворяющего тона российского канцлера. «По донесению Убри, — вспоминал Д. А. Милютин, — в Берлине не могли скрыть удивления, услышав от него о наших скромных заявлениях, которыми мы при самом начале войны заранее и добровольно связываем себе руки»[706].

Об обстановке очередной неопределенности, охватившей высшие круги российской власти, красноречиво свидетельствует письмо Нелидова Игнатьеву, посланное из Кишинева 27 апреля (9 мая) 1877 г.:

И это просит главнокомандующий Дунайской армией — брат императора! И просит в самом начале войны! Получается, что война уже началась, а на самом верху нет четкой определенности в отношении того, как ее следует вести. Политической волей здесь и не пахнет. Надеяться же на успешные результаты войны в данном случае — вещь крайне сомнительная, разве что вновь уповать на русское «авось» да на стойкость русского солдата.

Главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, как и Нелидова, крайне беспокоила эта обстановка «неизвестности», которая формировалась «преобладанием политики воздержания». Главным же ее инициатором, по мнению сторонников решительных действий, являлся князь Горчаков, а «второстепенные опасения и нерешительность» внушали послы из Лондона и Вены — Шувалов и Новиков.

Письмо Нелидова говорит и об очевидной несогласованности позиций этих самых «сильных мира сего». Александр II в Кишиневе лично заявил представителю князя Милана, «что Сербия произнесет свой собственный смертный приговор, оставаясь в бездеятельности в продолжение войны». А 27 апреля (9 мая) главнокомандующий получил от Горчакова телеграмму, из которой узнал, что именно «по высочайшему повелению» канцлер предписал генеральному консулу в Белграде А. Н. Карцову «объявить князю Милану, чтобы он принял собственными средствами оборонительные меры и избегал под личную свою ответственность всякого нападения или вызывающего действия»[708]. В это время император находился в Петербурге. Получается, что под влиянием канцлера он изменил свое мнение.

21 мая (2 июня) 1877 г. Александр II отбыл из Царского Села в главную квартиру Дунайской армии, которая к тому времени была перенесена из Кишинева в Плоешти. Из высших государственных чиновников его сопровождали: А. М. Горчаков, Д. А. Милютин, А. В. Адлерберг, Н. В. Мезенцов. По прибытии в Плоешти Горчаков неоднократно заявлял, что он прибыл в армию, чтобы «приструнить военную партию»[709].

Тем временем в Петербурге поднималась волна резкого недовольства политикой горчаковской дипломатии. 15 (27) мая и 22 мая (3 июня) в своей газете «Гражданин» на нее в очередной раз обрушился князь В. П. Мещерский:

Результат такой политики Мещерский предсказал очень четко:

Любопытно, что когда Николай Николаевич в Плоешти показал своему венценосному брату номер «Гражданина» от 22 мая, то в ответ услышал: «Совершенно верно, хотя написано едко и зло»[711]. Получается, что Александр II разделял подобные обвинения в адрес Горчакова. Однако он не только не удалял его на заслуженный отдых, но и не стал настаивать на собственной позиции в ответе лорду Дерби. В этой связи 18 (30) мая 1877 г. Милютин записал в своем дневнике: «Чем более мы показываем смирение и кротости пред иностранцами, тем они становятся нахальнее»[712].