– С превеликим удовольствием.

По взмаху его руки двое сразу вскочили, оба из каменоломни,оба почти трезвые, поклонились уже ему, воеводе, отступили в темноту и пропали.

Этим больше доверяет, понял Рус со смешанным чувством. Онподнял восстание, освободил, вывел из пещер, привел к свободе. И теперьвнутри дружины русов под рукой Совы как бы своя дружина. Малая, но из самыхкрепких, закаленных и отчаянных.

Ис почти не спала, прислушивалась к неровномудыханию Руса. Лицо его кривилось, он судорожно дергался, толи уворачиваясь от летящих стрел, то ли сам нанося разящие удары. Онадула ему в лицо, мышцы переставали дергаться, жесткие складки у губразглаживались, однако вскоре вздрагивал опять, она видела, как он настораживается,вслушивается в только ему слышимый топот копыт, звон мечей, крики, ругань,хрипы, тяжелые удары топоров о дерево щитов…

Однако едва в близкой веси наперебой закричали два уцелевшихиудейских петуха, он вскочил, ясный и собранный, в глазах ни капли сна, веськак натянутая тетива. Мышцы красиво перекатываются под кожей, он улыбался, а вголосе было великое облегчение:

– Наконец-то!

– Доброе утро, Рус.

Он обнял ее, поцеловал огненными губами:

– Утро доброе, мое солнышко в черной короне. Как спалось?..Чем это так пахнет?

– Спасибо, – ответила она тихо. –Я приготовила твое любимое мясо с кровью. А пахнут наши травы. Онипрочищают мозг, дают ясность чувствам.

Он потянул носом, сказал с сожалением:

– Могу только воды глоток.

– Почему?

– Сытый мужчина тяжел как старый вол. Двигается медленно,слышит плохо, засыпает на ходу. Да и любая рана в живот смертельная.

Она содрогнулась, представив его с распоротым животом.

– А голодным лучше?

Он блеснул в усмешке белыми зубами:

– Голодный волк добычу чует за десять верст! Запахи ловитиздали, а у сытого хоть по спине ходи. С пустым брюхом двигаешься быстрее,соображаешь лучшее. Да и раны в пустой живот заживают как на собаке.

Она печально смотрела, как он быстро, дрожа от нетерпения,одевается. Портки из тонко выделанной кожи обтянули сильные, мускулистые ноги,как его собственная шкура. С металлическим лязгом защелкнул на поясеширокий ремень из двойной кожи. На голом животе красиво выступили ровныеквадратики мышц, а выше ушли в стороны две широкие, как щиты, пластины грудныхмускулов.

Ис, бледная и с вымученной улыбкой, подала шолом. Русбеспечно отмахнулся:

– Оставь.

– Надень, – сказала она настойчиво. – Это можетспасти тебе жизнь.

Его пронзительно-синие глаза блеснули удалью. Засмеялсяраскатисто, снова показав белоснежные зубы во всей красе молодого дикаря:

– Нельзя. Это их подарок. Хоть и ценный, признаю.

– И что?

– Мы должны сражаться только своими силами. И своиморужием.

– Это теперь твое, – возразила она.

Он покачал головой. Золотой чуб падал на голое плечо, узкийлучик солнца проник в щель, золотые волосы на груди молодого князя заискрились,крохотные блестки затеяли игру в прятки. Грудные пластины казались выкованнымииз светлой меди, а живот из ровных валиков мускулов тоже показался ей отлитымиз металла.

Обцелованные солнцем плечи, похожие на придорожные валуны,словно бы раздвинулись еще, и она невольно поворачивала голову, когда смотрелана них.

– Ты… – прошептала она, еще не веря, – ты так ипойдешь?

– Нет, – сказал он весело. – С мечом!

– А доспехи?

– Труса доспех не спасет. Лучший доспех – наша ­от­вага!

– Но… полуголым?

– Почему? – удивился он. – Обнаженным до пояса.Разве это полуголым? У скифов есть обычай идти так в бой. Не знаю почему.

– Я не знаю, – прошептала она, не в силах оторватьзачарованного взгляда от его великолепного мужского тела, сплошь составленногоиз красивых мышц, мускулов, и все это великолепие обтянуто тонкой загорелойкожей, – но догадываюсь.

– Почему?

– Ваши обычаи жить красиво и умирать красиво…

– Не мое дело судить обычаи, – добавил онбеспечно. – Но мне так нравится.

Она вспискнула, смятая в его ладонях как стебель травы,горячие словно угли губы обожгли щеки, нос, губы, а через мгновение он выпустилуже ослабевшую и почти бездыханную, у выхода блеснуло ослепительное солнце, онисчез, а в шатре снова потемнело, только остался слабый запах здоровой мужскойплоти.

Она закусила губу, пережидая острую боль в груди. Все тело,только что горячее, как будто вынырнувшее из кипящего молока, сейчас словноокунулось в прорубь. Сердце билось все медленнее, слабее, жизнь начала вытекатьиз тела, как из пробитого каленой стрелой бурдюка с вином.

Не сейчас, сказала она себе с усилием. Я уже частьэтого народа. Я должна держаться… до конца.

Она заставила себя подняться, тяжелые ноги кое-как донеслидо полога. Пальцы ухватились за край полотна, некоторое время отдыхала, а когдасумела откинуть полог, дыхание вырвалось из груди как от удара. Сердце дрогнулоснова, теперь – от невольного восторга.

Русы спускались по легкому склону, и она охватила всю сотнюодним взглядом. Несмотря на холодное утро, все, как один, идут обнаженные допояса, одинаковые в своей мощи, рослые и могучие. Почти все с топорами, но онавидела и дубины, палицы, секиры. На широких поясах блестят отполированнымирукоятями длинные широкие ножи.

Они шли нестройной толпой, веселые, толкались, подставлялидруг другу ножку, звучно шлепали широкими ладонями по необъятным спинам,крепким как скалы, обтянутым огрубевшей за время скитаний кожей. Их зубыблестели на солнце, белые как первый снег, по-волчьи острые, чистые и здоровые,а синие глаза смеялись в предвкушении грозного веселья мужчин.

Завидев своего молодого князя, дружно вскрикнули, землядрогнула, а птицы в небе закричали в страхе и заметались, теряя перья.

Она спросила дрожащим голоском:

– Они… такие же сумасшедшие?

Рус оглянулся с удивлением, что-то прочел в ее глазах,раскатисто засмеялся:

– Такие!

– Но даже легкий доспех сохранил бы многим жизни! Ты долженим велеть…

Рус с удовольствием следил за приближающимися героями.Сказал со странной ноткой:

– Жизнь дороже, когда вот так… Чувствуешь ярче, любишь,ненавидишь, живешь. Сбереженная ценой бесчестья жизнь…