Шатун был угрюм и молчалив. Лицо было бледное, он смотрел нанее с глубоким состраданием и печалью. Когда подъехали к дому, который занималон с матерью, он помог сойти Генде с седла. Она воскликнула:

– Ты все еще в крови!.. Но это свежая кровь!

– Да нет. – Он покачал головой. – Успокойся.

– Ты ранен, – прошептала она.

– Нет-нет, – уверил он. Голос его был печальный инежный. – Жизнь моя, ты со мной. Ничто меня не ранит, пока ты рядом…

Дверь открылась навстречу, мать стояла на пороге.

– Сын?.. Что стряслось?

– Мама, – сказал он все тем же негромкимголосом, – это моя невеста, о которой я столько говорил. У нас былтрудный вечер. Ничего не говори и не спрашивай. Все утром, утром… А сейчаспостели нам, мы смертельно устали. Смертельно… И нам нужно побыть вдвоем.

Мать проводила их расширенными глазами. Когда Генда вошла вовторую комнату, там уже были расстелены роскошные шкуры на широком ложе. Шатунтяжело опустился на край. Лицо его было бледным, а глаза страдальческие.

– Прости, что так получилось… Но меня обуяло священноебезумие богов. Ничто не может противиться любви! И я не смогпротивостоять.

Она слабо видела его сквозь слезы. Прильнула к его широкойгруди, они легли рядом, он гладил ее по голове, целовал заплаканное лицо,что-то шептал, и она шептала в ответ и чувствовала, что мощь древних богов еенарода не исчезла, как говорил учитель, а лишь затаилась до сегодняшнего дня.Сейчас же священное безумие любви, которому ничто и никто не смеют противиться,даже боги, начало овладевать ее душой и телом.

Солнце уже поднялось, когда мать решилась постучать в дверь,а потом и войти. Они оба лежали на ложе, в комнате стоял запах крови. На стукее шагов девушка не приподняла голову. Мать видела, как она лишь стиснулакрепче неподвижное тело Шатуна.

Лицо ее сына было желтым, как у мертвеца, глаза закрыты. Онне дышал. Мать вскрикнула страшно, пронзительно. Ее сын умер от смертельнойраны.

Буська откинул полог. Рус увидел, как посреди станапоявились три ряда сухих бревен. Воины запихивали между ними пучки бересты,бросали березовые поленья. Рус видел издали, как на повозке привезли чье-тотело, положили на бревна.

– По кому крада? – спросил он резко у Буськи. –Вроде бы боев не было!

Буська посмотрел сердито, умчался. Ис положила ладонь ему наплечо. Глаза ее были полны печали и сострадания.

– Мужайся, Рус.

– Что? – спросил он затравленно. – Опять погибкто-то из моей родни?

– Разве мы не все твоя родня? – упрекнула онамягко. – Да, погиб молодой и красивый. И погиб… нелепо, хотя икрасиво. Как вы любите.

Последние слова прозвучали почти враждебно. Рус выскочил изшатра. Воин с факелом уже тыкал им в бревна. Слабые язычки огня показалисьснизу. Воин быстро обошел со всех сторон, поджигал, и, когда Рус подошел, огоньзанялся жаркий, мощный. На вершине лежал Шатун, Рус узнал его сразу. При нембыла секира, на поясе висели два ножа, справа положили лук с колчаном стрел, апод головой были седло и щит. Слева поставили какую-то посуду, взвился дым.Убитый конь лежал у ног. Рус видел только, как от жара шевельнулись пальцы наруке Шатуна.

Вокруг крады стояли воины с угрюмыми лицами. Шатуна любилиза ровный нрав и беззлобность, он никогда не унывал, в походе шел пешком и всемпомогал тащить телеги. Сейчас угрюмо сопели, посматривали на стоящих в сторонкенемолодую женщину, мать Шатуна, и черноволосую иудейку. У обеих лица былибледные, распухшие от долгого плача, а глаза красные от слез.

Рус чувствовал, как сзади к нему подошла Ис, прижаласьтеплым боком. Рус ощутил немую благодарность, он уже привык черпать в ней силы.Она предостерегающе указала глазами на бледных женщин. Рус ощутил неладное.Среди немолодых женщин стояла черноволосая круглолицая девушка. Ее слегкапридерживала мать Шатуна, Рус ее узнал. Лицо молодой иудейки былосмертельно-бледным, но спину держала несвойственно ее народу гордо, а глазаблистали как ночные звезды.

– Ис, – сказал он одними губами, – что ты…

Мать Шатуна обняла иудейку, поцеловала, та на миг прижаласьк ней, затем бегом бросилась к огромному погребальному костру. Один воинотбросил факел, протянул руки, пытаясь перехватить, но она легко пробежала мимои прыгнула через стену огня на горящие бревна. В просветах ревущегопламени было видно, как тонкая фигурка метнулась к неподвижному телу, упала нанего и обхватила руками.

Черный дым и красная стена пламени заставили людейпопятиться. Рус, закрываясь ладонями от сухого жара, уже трещат волосы,прокричал потрясенно:

– Иудейка?.. В огонь?

Он наткнулся на укоряющий взгляд Ис, поперхнулся. ПодошелКорнило, сказал тяжело:

– Надо совершить тризну… а богов просить, дабы простили еевину.

– Какую? – спросил Рус зло.

– Грех лишать жизни неродившегося ребенка, – ответилКорнило сурово. – А они, как говорит мать, ночь провели вместе. Шатуннаверняка знал, что рана смертельная. Потому и не тревожил зря, смолчал. Онторопился оставить семя в ее лоне.

Рус зло отмахнулся:

– Какой ребенок? Какая вина? Они погибли!.. Шатун и эта…боги, она достойна, чтобы ее помнили! И ее именем называли детей.

Отвернулся, услышал всхлипывания. Ис ухватилась за него,дрожала. Он повернулся, обнял ее, слабую и трепещущую, утопающую в слезах.В груди разбухала боль, а в глазах защипало. Стыдясь показать лицо, онзарылся им в ее волосы, вдыхал ее запах, целовал и перебирал губами пряди.

Рус шел по берегу, тревожась, недоброе предчувствиеподнималось из глубин души. Он не мог объяснить, все идет хорошо, завтрапоединок, когда иудеев разнесут вдрызг, но что-то тревожило, тревожило…

Задумавшись, не сразу услышал довольный гогот, сквозькоторый с трудом пробивался жалобный крик. Впереди на крутом берегу стоялипятеро дружинников, смеялись, показывали пальцами в сторону воды.

Рус подошел сзади:

– Что случилось?

– Иудей тонет, – объяснил один, обернувшись. –Мелочь, а приятно!

В реке барахтался человек, вода медленно сносила его потечению, он уже едва выныривал. Рус увидел раскрытый для крика рот, куда тут жехлынула вода. Иудей боролся за жизнь изо всех сил, в глазах был дикий страх.Рус ощутил отвращение. Разве можно так цепляться за жизнь?

– Спасите!.. – донесся слабый крик. – Я неумею плавать…

Рядом с Русом захохотал Ерш:

– Надо было плавать учиться, а не грамоте!

– Ха-ха! – крикнул другой. – Пусть твоя ученостьтебя и спасет!