Бугай ахнул:

– Ты что? Как это вести? Разве не сотрем здесь все в пыль ине заберем земли?

– Бугай, – сказал Рус настойчиво. – Мне выпалобыть вождем. Я должен смотреть вперед. И должен предусматривать все.Вдруг иудеи каким-то чудом, колдовством или нечестными приемами выиграют бой?Народ-то подлый, сам видишь. Но слово дано, мы вынуждены будем уйти. Мы-точестные! Но меня уже не будет. Кто-то должен повести остатки нашего народа.Тебе выпадет это трудное дело! Или боишься труда? Предпочел бы красивопогибнуть с мечом в руке?

По лицу Бугая было видно, что он так и предпочел бы, но ужеженщина торопливо и взахлеб что-то лопотала ему прямо в ухо, а когда онморщился и пытался высвободиться, хватала обеими тонкими как хворостинкиручками его огромную, как валун, голову, поворачивала к себе ухом и лопотала,убеждала, верещала, как белка, у которой среди зимы выгребают все орехи издупла, и ей остается только с горя сунуть мордочку в рогульку дерева иповиснуть…

Рус кивнул ей одобрительно, Бугай отпихивался локтем, а Руспереступил черту, отделяющую боевое поле от зрителей. Душу стиснули непонятнаягоречь и едкая печаль.

С той стороны поля шел, тяжело опираясь на посох,Соломон. Был он в своей всегдашней черной шляпе, в черной одежде и как никогдапоходил на ворона, разве что прилетевшего на поле брани слишком рано.

Солнце светило ему в спину, Рус видел только темный силуэт,а по краям искрилось оранжевое пламя, словно чужой волхв уже горел впреисподней.

Рус вышел навстречу, замедлил шаг, чтобы встретиться как разпосреди квадрата. Там, обозначая середку поля, торчал крепко вбитый в землюкол. Даже не кол, тот в горячке боя могут нечаянно вывернуть, а настоящийстолб, любовно затесанный кверху так, что можно уколоться. Соломон дышалтяжело, его шатало, и Рус не удержался от упрека:

– Не мог на тележке? Или кобыла сдохла?

Соломон взглянул в упор красными глазами, где сосудикиполопались почти все:

– Жива. Мне не дали в тележке… Сказали, что скифы взбесятся.

– С чего бы? – не понял Рус.

– Скажут, оскорбление. Поле только для людей, здесьпрольется кровь.

Рус отмахнулся:

– Дурачье. Конь – тоже человек. Где ваши люди? Мыготовы.

Соломон с трудом оглянулся:

– Сейчас, сейчас выйдут. Там срочно меняют людей. Военачальникпогиб… ну, когда его дочь убежала с одним из твоих отважных воинов. Там всепереставляют… Я пришел, чтобы подтвердить, что все условия клянемсясоблюдать. А у вас… ничего не изменилось?

Рус сказал громко:

– Мы бьемся за эти земли. Они достанутся победителю. Дляэтого надо лишь голову врага насадить на этот кол. Сражаемся сто на сточеловек… моих можешь пересчитать прямо сейчас. Тот, кто переступит черту изэтого поля, – считается убитым. Если же из зрителей прибежит на помощьхоть один иудей – то иудеи теряют эти земли сразу. Еще до окончания боя…Если же кто-то из моих людей не вытерпит за чертой и бросится в бой – мысегодня же садимся на коней и уезжаем дальше на север.

За чертой поля закричали, в воздух поднялся лес рук.У многих в кулаках блестели мечи, топоры, ножи.

Соломон наклонил голову:

– Да будет так.

– Клятва скреплена?

– Мы обязуемся выполнить все, – сказал Соломон мертвымголосом. Он пошатнулся, но Рус поддерживать не стал. – Мы все выполним… новыполните и вы.

– Да будет мне порукой Перун, – сказал Рус громовымголосом. – Да уничтожит он меня и весь род мой, ежели я нарушу договор!Или если кто из моих людей поведет себя недостойно. Да не будет у наспотомства!

Страшные слова прогремели над полем, пригнули головы русов учерты поля. Мертвая тишина нависла над всеми, никто не смел шелохнуться. Клятвастрашна, ибо нарушить ее легко, а наказание самое страшное, какое только можноизмыслить.

Оставить род без потомства!

Рус повернулся, взмахнул рукой. Буська гордо проехал наконе, на поясе у него был окованный серебром рог Баюна. По взмаху Руса онторопливо сорвал рог и поднес к губам.

Хриплый могучий звук разнесся над полем, будоража сердца изаставляя кровь быстрее струиться по жилам. Буська поднес рог к губам второйраз, и от боевого рева кровь начала вскипать, а руки сами дергались, нащупываярукояти мечей, топоров, ножей.

Буська третий раз вскинул рог, и под его призыв скифынестройной толпой двинулись на ратное поле. Легко перепрыгивали камни, на полевыходили вразвалку, посмеиваясь. Солнце медленно поднималось по чистому синемунебу, воздух был холодный, прозрачный, чистый как родниковая вода. Дажеутоптанная множеством ног трава упрямо зеленела, но вбитые в землю стебли ужепочернели под ударами ночных морозов.

Скупые лучи заиграли на могучих голых плечах и руках русов.Они подошли ближе, и Рус ощутил справа и слева горячее дыхание. Мужчины судовольствием вдыхали чистый воздух, глаза блестели у каждого, сердце начиналостучать чаще в предвкушении грозного веселья мужчин: яростной схватки, лязгаметалла, криков ярости и страха и самого сладострастного чувства, когда твойбоевой топор врубается в плоть врага, разбрызгивает теплую кровь!

Со стороны иудеев донесся одинокий крик. Взвился и утонул,как лягушка в болоте, но следом пошел ропот, головы иудеев поворачивались водном направлении. С их стороны кричали громче и громче. Наконец и Соломонуслышал, растерянно оглянулся.

Рус видел, как покрасневшие глаза старого волхва сталиширокими, как блюдца. Он ахнул, потер кулаками глаза, те в самом делеслезились, будто смотрел на солнце, снова уставился неверящими глазами. Нижняячелюсть отвисла.

Рус сказал нетерпеливо:

– Что-то не так?

Соломон сглотнул невидимый ком. Голос его стал еще болеесиплым и простуженным:

– Наши протестуют. Честно надо, честно!

Рус ощутил, как горячая кровь бросилась в лицо. Пальцынепроизвольно сжались на рукояти меча, словно это было горло ненавистногоиудея. Страшным голосом спросил:

– Меня подозревают в нечестности?

Соломон повернулся уже с готовым ответом. Отступил на шаг,повел головой по сторонам, словно ища норку, куда бы спрятаться.

– Доблестный вождь… возможно, ты сам этого не знал.

– Чего?

– Наши наблюдатели требуют убрать из твоего отряда… женщину.

Рус проследил за его взглядом, медленно повернулся. Моряна-богатыркастояла в переднем ряду. В ее руках был ее огромный топор, о котором ходилилегенды. Лицо ее было суровым и решительным. Только она осталась в безрукавке,правда – с расшнурованными краями, живот ее был плоским и с проступающимиваликами мускулов. Правда, укрытыми сверху тонким слоем того, что Моряна упорноотказывалась признавать женским жирком. Ее голые плечи вызывающе блестели подскупым солнцем. Портки так же, как у всех, поблескивали потертой кожей. Нашироком поясе висели два ножа, голые ноги были в сапогах на толстой подошве.